Френк О’Доннелл - Прекрасней всех на свете

Очевидно не зная, что ему ответить и куда скрыться от его аристократично строго взгляда, Джуди неуверенно начала:

– Нам следовало…

– Достаточно. Нам пора – резко прервав Джуди, я встал из-за стола, но ощутив слабость и головокружение, добавил – Джуди, помоги мне одеться, мы найдем другое место, где можно отдохнуть от работы – рад был повидаться…папа…

– Сядь на место, Дэвид! Ты не доел свой ужин! – прорычал отец, нахмурившись так, словно хотел напугать меня своим злобным голосом.

Джуди не знала, как ей быть, судя по всему, рассчитывая на то, что я все-таки смогу найти с ним общий язык и восстановиться, набравшись сил именно здесь. Она даже предпринимала попытки поставить себя на его место, сочувствуя одиночеству и не замечая презрения в свой адрес. Безусловно, план был обречен на провал. Все, на что у нее были шансы, так это дать отцу вдоволь насладиться издевками над ней и самоутвердиться за счет унижения и регулярного упоминания моей несостоятельности.

Я старался бесстрастно наблюдать за всем, что он скажет и сделает. Это не легко, хоть я и готов убеждать себя в обратном. То, что происходило сейчас, было вполне закономерным следствием его деградации, которую я наблюдал всю свою жизнь. Жаль, но это правда. Я не знал, что все так далеко зашло в последнее время, возможно сказался возраст и неоправданные надежды в мой адрес. И конечно, можно было бы списать на то, что происходит это не только с ним, а с подавляющим большинством населения города. На очень ярую веру и на последствия слишком глубокого соития с Омегой в молодости, и даже на то, что его бросила мама когда-то. Тем не менее, я помню его другим и хорошо знаю, он стал таким не по чужой воле…

– Ты сошел с ума. Я не хочу продолжать все это – уже ожидая Джуди в коридоре, сказал я.

– Я твой отец! Не смей так говорить со мной. И иди в свою комнату и…

Тут отец вдруг почувствовал как загорелся индикатор криптофона на его руке. Отодвинув рукав белого халата, он нажал на область под кожей и ответил кому-то. Мы с Джуди смотрели на его испуганные и озабоченные глаза, а после на то, как он, глубоко вдохнув, закрыл их и встал из-за стола, молча продолжая с кем-то свой разговор. Я решил воспользоваться моментом и поторопил Джуди быстрее покинуть это скверное жилище. Она подошла ко мне абсолютно опустошенной, такой, как будто по ней прошелся марширующий хор на параде, после осторожно обняла, словно понимая как сейчас мне было это нужно. Мы оба услышали вслед:

– Покажись лживый Бог, покажись мистер Яху! Наша мать пришла за тобой, мерзкий лжец! – размахивая руками во все стороны, притворным голосом ребенка изливался отец – ты помнишь, как кричал от радости, когда я тебе показывал сценку из Писания перед сном? А, дурачек? – кажется, у отца намокли глаза в этот момент – с нетерпением ждал, когда солнце зайдет и бежал в кровать, чтобы услышать от меня еще одну. Ты ведь был таким чудным маленьким мальчиком, просто даром Богини. А я работал, служа нашей Владычице и упустил тот момент, когда ты, пока рос, стал походить на свою мать – говорил он эту речь нам в след, театрально размахивая руками. В конце ему стало заметно грустнее и он снова сел за стол, оставшись за ним уже один. Во взгляде небольших и уставших глаз чувствовалось что-то ложное и неприятное.

Он держался от нас вдалеке, когда через несколько секунд, в его квартиру ворвались четыре вооруженных, высококлассных пентаморфа, таких же как Джуди и, заломив мне руки, произвели наш незамедлительный арест. Стиснув губы, он продолжал сидеть за столом и смотреть на меня с испугом и чувством выполненного долга.

Наверное, я навсегда запомню его лицо в тот момент, когда на нас направили распылители и бросив на пол, протокольно зачитали обвинения. В нем кипели сомнения, я был уверен в этом. Ну или просто питал подобную надежду.

Доносы как анонимные, так и открытые – привычное явление для всех граждан города. Пожалуй, в конечном итоге, не играло никакой роли кто это сделает, родной отец или случайный свидетель, итог будет один – человек искупит свою вину перед обществом, растворившись на фабрике, в прямом смысле этого слова. Но, когда я ощутил на себе эту непреодолимую, разрушительную силу отцовского равнодушия, отнявшую драгоценные часы на спасение и побег, когда лежал на полу и смотрел ему в глаза, то сразу понял, насколько это больно, не обидно даже, а именно больно, где-то в груди и дальше, глубоко внутри меня. Боль была невыносимой, не смотря на то, что ждал я ее, наверное всю свою жизнь.