Фарид Джасим - Окно в Энцелад

Макс хмыкнул и покачал головой. И чего людям дома не сидится?

Страшно. Больно. Удары сыплются один за другим, обожженная спина горит огнем, в носу вонь расплавленной канифоли. Несколько пар рук держат крепко, заламывают локти до хруста в суставах. Удары, удары, удары. Дикий хохот, чей-то голос предлагает «пожарить яичницу», в ответ веселое нетерпеливое поддакивание. С него стаскивают штаны, раздвигают ему ноги. На каждую попытку вырваться – удар сильнее обычного. Что-то твердое, металлическое, бьет по подбородку, громко клацают зубы. Выкрик: «Давай, начинай!»

Чья-то ладонь дает оплеуху, шлепает по правой щеке, и это – словно последняя капля, а затем затмение, и мир меркнет, тонет в темной воде, но выныривает миг спустя совсем другим…

Макс проснулся от собственного крика, сел в постели, с опаской огляделся вокруг. По комнате ходили тени, слышались шорохи и вздохи, в темных углах мерцали огоньки. Он зажмурился, помотал головой, зажал ладонями уши. Затем медленно приоткрыл глаза. Спальня постепенно возвращала свой естественный вид, будто тоже просыпалась ото сна: тени исчезали, огни гасли, звуки затихали.

Макс взял в руки телефон, посмотрел на экран – без четверти четыре. За окном светало, но до восхода еще оставалось больше часа. Он рухнул на подушку, тяжело дыша. Перед внутренним взором по-прежнему плыли воспоминания и жгли мозг яростным огнем. Сон, явь – все едино. Чтобы хоть как-то отвлечься, Макс открыл на телефоне альбом с фотографиями Снежаны и принялся листать. На душе потеплело, ужас стал понемногу отступать обратно в глубины разума, словно кромка воды при отливе.

Милый сердцу образ рыжеволосой женщины замелькал перед глазами быстрым калейдоскопом: яркая солнечная улыбка и лицо крупным планом, горбатый нос в веснушках; дальний план – она на скамейке в парке с букетом цветов, в коротком пестром платье, ноги, закинутые одна на другую, кажутся ослепительно белыми в солнечном свете; следующую фотку делал не Макс, он выпросил ее у Снежаны: она на морском берегу, на фоне седых накатывающих волн, высокая и стройная, но в то же время чуть полноватая, выпуклые формы в откровенном купальнике соблазняют, дразнят; вот Снежана на кухне Макса с чашкой чая в руках, смотрит снизу вверх, на пухлых губах застыла укоризненная полуулыбка – мол, опять снимаешь, может хватит? А на этой она и не подозревает, что ее снимают, – в кафе за столиком, взгляд в сторону, выражение на лице задумчивое, чуть озабоченное, но глаза под этим углом удивительно красивые, серые, как осеннее небо над Питером, в руке вилка, которой ковыряется в пирожном…

Макс ощутил, что улыбается. Стало хорошо. Повалялся в постели еще, разглядывая фотки, старые и новые, но с дурными воспоминаниями так просто не совладать. Он встал и включил в комнате свет. Затем направился к письменному столу, скрежетнул ключом и, выдвинув ящик, стал ворошить содержимое. Из-под кучи бумаг достал на свет потертую красную папку старомодного вида, развороты которой завязывались на тесемки. Дернув за кончик, он распустил бант и открыл ее. По телу пробежала дрожь, когда взгляд упал на вырезку из газетной статьи многолетней давности. Узнал лицо Никиты на зернистой черно-белой фотографии, прочел страшный заголовок прямо под ней.

– Твою мать, твою мать, твою мать… – бормотал он, в сотый раз пробегая строки глазами.

В душе стало спокойно. Фотки Снежаны подарили тепло и нежность, а содержание газетной статьи – спокойствие. Когда кошмары мучали особенно сильно – так, что становилось совсем невмоготу, – он всегда доставал красную папку. Помогало.

Спать уже не хотелось, да и не моглось, но дикий голод дал о себе знать – вдруг и внезапно. Макс оставил папку на столе и поспешил в кухню. Решив сегодня не утомлять себя ЗОЖем, пожарил омлет с беконом и грибами, заварил огромную чашку кофе со сливками и принялся изгонять из души последние ошметки негатива.

Всю первую половину дня Макс провел в работе и в волнительном ожидании звонка или эсэмэски от Снежаны. Также не проходила и слабая надежда на то, что полиция вернет флешку, оперативно решив внутренние бюрократические вопросы. Теперь, когда иррациональные мысли и глупые страхи отпустили, любопытство вновь взяло верх. Возникло и некое упрямство: прочесть работу Саши стало теперь чуть ли не делом принципа, и неважно, что Макс был настолько же далек от нейробиологии, насколько и от любой другой дисциплины, кроме, разумеется, информатики. Следовало просто набраться терпения; не изводить себя суевериями (в жизни все-таки случаются невероятные совпадения), а дождаться, получить флешку и, наконец, прочесть то, чем так восторгался Володарский.