Юрий Харитонов - Далекое завтра

Но Антон не двигался, так и стоял, прижавшись к противоположной от Павлова стене. Тогда тот заговорил, тихо и спокойно, размеренно и слегка лениво.

– За нами постоянно кто-то смотрит, – он задрал голову, как бы указывая на диоды-звезды. – Ты об этом не задумывался?

Биоин лишь пожал плечами, а Семен хмыкнул и продолжил.

– Там, наверху, за нами всегда кто-то наблюдает. Например, КИРа. Видит, что спишь в неположенное время – непременно разбудит, или считала учащенный пульс с датчиков, и немедленно погнала тебя ко врачу. А то мало ли… И еще этот . Ты понял, о ком я.

– Так было всегда, – нервно дернулся Антон. Разговор потек куда-то не в то русло, и биоину стало не по себе от осознания, что сейчас их может слышать КИРА. Семен кивнул и поднял левую руку, показывая, что отключает цифровой интерфейс. Потом взмахнул ей, предлагая сделать Власову тоже самое. Как минимум – необычно, но это биоина устраивало. КИРа перестанет временно следить за датчиками, только один будет работать – местоположения. Отключение датчиков не возбранялось: человек все-таки имел право на приватность. И Антон легким нажатием на запястье выключил свои. Спроецированные чипом световые кнопки растворились в коже.

– Ну вот, наконец-то! – воскликнул контроллер, облегченно вздохнув. Я думал, ты не решишься. Присаживайся. Ты же сюда за правдой пришел? Или я ошибся и неправильно определил твое вселенское одиночество? Ну… или чувствуешь себя таковым. Ведь одинок? Ведь помнишь предыдущего себя? И он тебе даже снится? А еще… Еще ты чувствуешь ложь вокруг. Она окружает тебя. Возможно, в твоей работе, может, в данных, что тебе приходится перебирать каждый день. Ведь так? – Все в точку. Каждое слово Семена опускалось на плечи биоина, прижимало, и Антон неуверенно сел на краешек полукруглого дивана.

– Рассказывай! – Павлов, приготовившись слушать, неожиданно придвинулся, но Антон не отпрянул. Контроллер явно не затем здесь, чтобы приставать, да и образы снов вдруг нахлынули с яркостью, новыми деталями, и Власов невольно заговорил, словно слова не могли уже держаться внутри, им надо было обязательно выплеснуться и найти понимающего слушателя, коим и был Семен.

– Я помню. Ты прав: я помню. Шесть Тысяч Пятисотого… Сначала я смотрел, как его забирают, когда пришел на его замену, а потом… потом во сне… Я его глазами смотрел на себя, на паразита, который пришел забрать его жизнь. Понимаешь? – Павлов кивнул и махнул рукой, мол: продолжай. – Но я же не виноват?! Это система. Ведь это просто система! И меня просто поменяли, заменили сломанного его. И еще снится Семьсот Одиннадцатый. Перед тем… Перед тем как также смотреть на Шесть Тысяч Пятисотого, пришедшего на его замену, он раздраженно пялился в зеркало. Он… то есть я, был очень недоволен ужасной родинкой на шее. И раз в неделю теребил ее, соскабливал, отрывал. Но она всегда отрастала заново. Во сне был я, понимаешь? Я как бы был ими обоими, словно прожил их жизни за них, понимаешь? Не семьдесят лет, а больше. Двести… Двести пятьдесят, я не знаю. Словно кино, в котором живу от инициации и не могу из него убежать, не могу стать зрителем, а только актером, только… И не с кем это разделить. Нет человека во всей Атланте, понимающего меня. Нету ведь? Я искал, но все не то… – Власов замолк, выжатый, словно лимон. Неужели и этот человек не поймет его? Неужели начнет издеваться? Несколько долгих минут молчали. Потом Павлов заговорил, тихо и размеренно.

– Я больше помню. Шестерых или семерых себя. Четыреста или пятьсот лет – не знаю точно. С каждым сном все больше деталей. С каждым разом, все больше размытие… Нет, не так. Наоборот. Они как будто сливаются, как будто объединяются, словно частички одного целого, разбросанного по времени, раскиданного. И все они друг друга ненавидят. Вот такой круг ненависти получается. Волна… Ненужная волна ненависти, вроде бы не за что, а по сути – ты продолжаешь чужую жизнь, свою, но чужую. И чем больше лет тебе, тем больше человек, сменивших друг друга, ты вспоминаешь.

– Почему так? Я ведь уже устал, а, судя по твоим словам, дальше будет хуже.

– Матрица сознания. Она снимается с каждого предыдущего и засовывается тебе в голову. А твоя матрица – твоему сменщику. Естественно, однажды воспоминания начнут накапливаться, как их не блокируй. Вообще вся эта система… – Семен придвинулся ближе и заговорил шёпотом. – Она вся насквозь лживая. Они растят нас, заменяют на новых, чтобы мы поддерживали саму систему, чтобы она жила. Не мы, заметь, а система. Это неправильно! Человек не может так жить! Ты, на сколько помню, биоинженер?