Юрий Коваль: Нынче здесь, завтра там. Круиз-97

© Юрий Никифорович Коваль, 2016

ISBN 978-5-4483-2905-0

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

В 1997 году мне удалось схватить за хвост удачу: я побывал в круизе. Со мной была «записная книжка» – диктофон Panasonic и фотоаппарат Nicon.

Все началось

Фирменный поезд №39 «Уфа – Москва» отправляется в первопрестольную точно по расписанию. В вагоне чистота. На столиках чайный сервиз и искусственные цветы. Ветер полощет фирменные занавески. Без единого пятна. В купе, как в дивном сне, болтаются плечики для одежды. Раздавленный вниманием и заботой, ты плюхаешься на нижнюю полку и мысленно восклицаешь: «Боже мой, за что мне вся эта благодать?!» Потом припоминаешь, что за этот неказистый, простенький уют ты выложил из своего кармана немалые деньги, и умиление пропадает.

Из динамика сквозь хрипы прорываются песни на английском, рекламное лопотание, пророчества и прогнозы. Это одна из местных радиостанций шумно и крикливо демонстрирует свою энергию и напор. Но вот ее догадались вырубить, и стало вдруг понятно, какое это блаженство – тишина.

Многие улеглись спать, поезда умеют укачивать своих пассажиров. В соседнем купе – дверь нараспашку – на матрацах без простыни богатырски распластались с глубокого похмелья два молодых мужика. Темные помятые лица. У того, что посуше, синяк под глазом. Мужики расположились просторно, широко. Сбегают в ресторан – и на полку. На станциях в вагон входили новые пассажиры. Проводники искали для них свободные места. От купе, где храпели выпивохи, все шарахались. Известное дело: на Руси пьяный мужик – привилегированное сословие. Кому уступают место в трамвае? То-то.

А за окном грустный, хватающий за сердце российский пейзаж: заросшая кувшинками и травой речушка, кладбище с покосившимися крестами, неровный деревянный забор с глиняными горшками и пестрыми половиками, штабеля шпал вдоль железнодорожного полотна, полуразвалившийся дом – около него сидят на бревне и о чем-то молчат четыре бабы… И вдруг – огромные заросли густой сирени. Красотища необыкновенная, знать, не ступала сюда нога человека.

На кирпичных заборах и стенах привокзальных домов – надписи: «СССР – оплот мира», «Долой власть российских проституток», «Хочешь быть сытым – смотри демократический телевизор».

Мелькают светлые праздничные купола церквей. Церкви восстанавливаются, встают из праха. И возводятся совсем иные «храмы» – банки. Церкви и банки – два символа современной России. Как-то будут они сосуществовать – корысть, расчет, накопительство и вечная устремленность человека ввысь, к небесам?

На рязанском вокзале увидел табличку: «Константиново – 20 километров». Вспомнил уфимского художника Александра Бурзянцева, он только что отошел в мир иной. Бурзянцеву, кажется, хорошо работалось на родине Есенина. Он любил здесь бывать. На станции Дивово на изуродованном постаменте – одинокий Владимир Ильич с откушенным носом. Никому до него нет дела.

А динамик снова прорвало. На этот раз он разухабисто и лихо выдавал: «…для народа в любое время года, и в зной, и в непогоду, – самогон и конопля. Оп-ля».

Я неожиданно вспомнил негромкого Юрия Кукина: «Где ты, мой добрый волшебник? Я до сих пор не летаю. И невидимкой не стать мне. И неразменных нет денег».

Казанский вокзал. Он всегда походил на растревоженный муравейник, теперь, когда его принялись реконструировать, – это разноязыкий сумасшедший дом, в котором очень легко заблудиться. Неподалеку от нашего поезда выясняли отношения, употребляя изысканный русский мат, два носильщика – один из них вторгся на территорию другого. Молодой здоровый детина-милиционер куда-то тащил едва ли не за шиворот одетую в разноцветное тряпье, худую, размалеванную замарашку, девчонку-проститутку. Москва Юрия Второго (Лужкова) показывала свою изнанку.

В метро – приятное наблюдение. В вагон вошла сгорбленная старушка, крепко сжимавшая скрюченными пальцами ручку коляски с мешком. Белобрысый парень с заклеенной лейкопластырем шеей и барышня в модных туфлях, похожих на БТР, как только заметили ее, вмиг соскочили со своих мест.

У двери вагона стояла длинноногая газель. Ногти на руках выкрашены черным лаком. Уши заткнуты наушниками от аудиоплейера. Глаза полузакрыты. Сосредоточенно жует резинку. «Ничего не вижу, ничего не слышу. Ничего никому не скажу». Вся в наркотических звуках. В вагоне только ее телесная оболочка. Сама она умчалась в невесть какие дали.