Евгения Васильева - Двенадцать

Не показав смущения, Лист засвистела, и сначала я слышала звук, а затем нет. Зато ее лошадь все поняла. Остановилась и дала Лист слезть с себя. А у меня же в голове не укладывалось, каким образом можно с кем-то общаться языком, который ты не то, что не понимаешь, а даже не слышишь? Так можно и ругательств бедному животному наговорить. Но, ни Лист с Моэром, ни их коней это совершенно не смущало. Это просто работало и все. Но не у меня. После получаса безуспешных и уничтожающих мою самооценку попыток я предложила остановиться, слезла с лошади и пошла посетить ближайшие кусты.

Чем больше я узнавала об их мире, тем непривычнее мне становилось. Ненавижу перемены. Какой бы не была моя жизнь до этого, в минуты чего-то нового мне страстно хочется ухватиться за старое, посчитать количество дней до возвращения, срочно все отменить и вернуться. Обычно я хотя бы знала, как возвращаться и куда, чего ждать. Даже эта эпидемия. Мои родные остались жить. Да, я потеряла Лизу, но, страшно признать, иногда все равно было так хорошо от осознания, что в моей жизни, кроме этого, практически ничего не изменилось.

Сейчас же я могу сколько угодно восхищаться способностями новых знакомых, но самого полезного, знания о том, как мне вернуться домой, у них нет. И у меня тоже. Эти мысли вызывали такую панику, что я еле смогла сдержать слезы. И задницу так сильно натерло седлом без ездовых брюк. Мое недовольство только накапливалось, и не было ему выхода. Хотя бы уняв дрожь и взяв себя в руки, я постаралась взобраться на лошадь и вновь порадоваться виду этих уже наскучивших горы, домов и людей. Никакого пункта назначения впереди. Уже ближе к вечеру мы добрались до большого озера, на берегу которого в сени деревьев и решили разбить лагерь.

– Ну что, Таша-Татьяна, ты что-то совсем скисла, шутки не шутишь. Я думаю, это от голода, – сказал Моэр, всю дорогу старавшийся меня подбодрить. Похоже, у него, как у прирожденного артиста была способность чувствовать настроение публики. – Пока моя сестра нам что-нибудь выращивает, идем на охоту. Мы не знали, чем ты привыкла охотиться, поэтому положили тебе и нож, и лук. Угадали, надеюсь? Ближний бой? Дальний?

Мягко говоря, на охоте и рыбалке я всегда была максимум тихим зрителем. Иногда очень назойливым отпугивателем дичи. Но убийцей животных – никогда. Снова бесполезная.

– Если честно, я не умею охотиться, – уныло призналась я.

Но парня это не смутило, и он даже обрадовался возможности меня чему-то научить, взял луки и колчан стрел и сказал идти за ним. Мы шли вдоль берега озера, как и все вокруг усыпанного разномастными жилыми сооружениями. Только встреченное нами поселение было абсолютно безжизненным и пустым. Никакого скопления людей и шумной болтовни между домами. Ничего. Можно было выбрать любой дом и поселиться в нем навсегда. Стены и крыши обветшали, а придомовые лужайки без ухода заросли высокой травой. Вид города призрака вызывал в душе чувство обеспокоенности, усугубляемое криками диких уток, взмывающих ввысь от наших шагов.

– Если ты еще не охотилась, на птиц не смотри, – пояснил Моэр, решив, что я оцениваю перспективы поймать птицу. – До них тебе все равно не достать. А вот это яблоко, в самый раз.

Парень поместил подгнившее и покрывшееся белесыми кругами с одного бока яблоко на большом камне, располагавшемся на песчаном берегу озера, и велел мне отойти от него на расстояние двадцати пяти моих шагов.

– Bo-первых, определи свой основной глаз, – начал обучение музыкант-охотник, откинув со лба навалившиеся пряди длинных волос. – Для этого есть небольшая хитрость, которую мне рассказал лучший охотник, которого я знаю. Вытяни руки и ложи из ладоней треугольник. Вот так. Получилось? Воот. Теперь посмотри через этот треугольник на яблочко, а потом, поочередно, закрой каждый из своих янтарных глаз. Тот, через который ты будешь видеть яблоко меж рук, твой основной.

После выполнения всех описанных манипуляций было выяснено, что ведущим глазом у меня является правый, что повлекло за собой необходимость удерживать лук левой рукой, и, соответственно, стрелять через левую сторону.

Дальше пошли указания о том, как правильно встать, как держать лук, развернуть плечи и равномерно дышать. Через минут двадцать первые стрелы были выпущены, но так и не дошли до цели, даже близко. Буквально, позорно вывалились из лука, как будто еще в самом начале не верили в эту затею. Для и без того потерянной меня, это было уже слишком, весь обычный оптимизм улетучился. Не помогало даже то, с каким энтузиазмом Моэр поднимал стрелы, вновь вкладывал их мне в руки и ругал положение солнца, то светившего прямо в глаза, то пекущего затылок.