Евгения Васильева - Двенадцать

Если бы не успокаивающий чай, я бы не удовлетворилась подобным рассказом. Что за путешествие? Что значит, что она смотрела моими глазами? Недружелюбная девушка недоговаривала, но затуманенный разум счел все вопросы лишними, ведь сейчас так хорошо и уютно и люди вокруг такие добродушные.

– Таша, милая, проблема в том, что Зелья не знает, что она сделала не так, и что стало причиной твоего перемещения, – подливая чай, продолжила бабушка Нани. – Мы пока не знаем, как вернуть тебя обратно.

– А также не знаем, насколько безопасно тебе здесь находиться. Возможно, твое врем здесь не так уж велико, – продолжил Эдр. – Я верю, что ты появилась здесь не просто так и должна показать нам то, чего мы не замечаем. Возможно, принять участие в экспедиции! И как можно скорее.

– Извините, – строго сказала Зелья. – Но новая экспедиция вам не нужна. Мы просто проследуем в горы к автору этой книги…

– К Вуду? Прошу прощения, но он не станет вам помогать, – смеясь, сказала бабушка Нани. – Мы были знакомы когда-то, и это далеко не дружелюбный старец, что ждет гостей. Никогда не был душой компании.

– Но нам нужно пойти. Вернуть Ташу и затем продолжить исследования, – начала спорить Зелья.

– Я потом еще поговорю с тобой о твоих исследованиях, Зелья. Но раз так, могу написать Вуду письмо, которое, быть может, вам поможет, – ответила доктор Уррсим. – Только кто знает, как повлияет это путешествие на ребенка.

– Ребенка? – первый раз проявил свой голос Шаяль.

Голос его был убаюкивающий и растягивающий слова, превращая их в патоку, от поедания которой ты не можешь остановиться:

– Зелья, я надеялся узнать обо всем первый.

– Я… ничего об этом не знаю, – ошарашено ответила девушка.

– Да нет же, беременна наша гостья, – уточнила бабушка Нани, махнув на парочку полотенцем.

И это так. Тут я вспомнила, что беременна уже четыре месяца. Тест я сделала еще в первую неделю задержки, сильно ни на что не надеясь, потому что после эпидемии только и делала, что нервничала. Да и с Мишей у нас долгое время ничего не получалось, что заставило меня задуматься о бесплодии.

И вот, всего полгода прошло с безуспешных попыток забеременеть. Тогда нашим встречам с Марком, каждая из которых была ярким событием, вроде ночи в кабинке остановившегося навсегда колеса обозрения, было около пары месяцев. Мы проводили ночь возле панорамного окна на одном из этажей Лахта центра, самого высокого здания в Петербурге, пока так и не увидевшего своего открытия и не пустившего посетителей в свои двери, но имевшего прекрасные виды, заслуживающие того, чтобы их посмотрели. Мы взяли с собой пару пледов и корзинку для пикника и самоуверенно решили добраться до верхнего этажа. Но 87 лестничных пролетов по, как мне показалось, миллиону ступеней каждый, оказались недостижимы. Строение из стекла и камня нас победило, и мы, сдавшись, разместились на полу офиса где-то в середине здания, куда добирались около двух часов, постоянно прерываясь на поцелуи и смеясь от масштабов эха от стонов, раздававшихся в пустом здании.

Сделав тест и чувствуя себя окрыленной, я, завернувшаяся в плед, впорхнула в офис, где курил у открытого окна обнаженный Марк. Он был божественно красив, и не вызвал никаких иных чувств, кроме довольства собой от того, что такой мужчина сейчас здесь со мной. Только парень не разделил моей радости от новости о ребенке, сказав что-то вроде: «Когда вернусь, обязательно вас навещу». Я рада, что не умею возвращаться к своим воспоминаниям и переживать их заново, услышать эти слова второй раз у меня просто не хватило бы сил. Тогда же я узнала, что у него в планах все было грандиозно, амбициозно и… без меня. И тем более без нашего ребенка. Но глупая я была больна этим человеком, и, с ума сойти, стерпела эти слова и не ушла сразу.

Сейчас странно об этом вспоминать, но я в тот день я даже не плакала, не осознавая, что именно мне сказали прямо в лицо. И наши встречи даже еще продолжались. Марк не уезжал до тех пор, пока мой живот не вырос настолько, что наши встречи стали для меня некомфортными. Прогулки в парке его не интересовали, поэтому он заправил свой автомобиль и просто однажды уехал из города, так и не возвратившись.

Только после его отъезда до меня дошел смысл его слов, вместе с которым пришла и ненависть. К нему и к ребенку, что не был мне нужен, также как я не была нужна его отцу. От мысли, что внутри меня постоянно находится часть того, кого я по глупости запустила так далеко, мне хотелось найти любого, пусть самого отвратительного хирурга, который бы освободил меня от непосильной ноши. Ребенок воспринимался исключительно как позорное клеймо тупости и слепоты.