Геннадий Шапиро - Судьба. Исключение виртуальности

Церемонии такого рода были для него однообразно-утомительны. Он незаметно выскользнул из комнаты. Неужели она знает? Не может быть. Да и что ей до какого-то надсмотрщика. Людей такого рода она не видела, даже когда смотрела в упор из-за занавески носилок – они для нее просто не существовали. Впрочем, так же, как и он сегодня. От размышлений его отвлек какой-то шум. Он огляделся: ряды выложенных для просушки кирпичей, замешанных на глине с соломой, доходили почти до навеса, под которым стоял он, вдали белели колонны дворца. «Зачем я снова здесь и как я здесь оказался?». Источником шума были два голодранца, по виду – рабы. Один из них смешно и беспомощно отбивался от другого, лепеча что-то о милосердии и справедливости. Заметив его они на мгновение замерли, готовые исчезнуть, испариться из поля зрения этого аристократа, но вдруг тот другой, который покрепче, приблизил к нему своё лицо: «Ну что, может и меня убьешь, как того египтянина». Удушливая волна захлестнула его, но теперь это был страх. Он забыл, когда в последний раз испытывал это чувство, давно уже перестав бояться боли и даже смерти. Так что же сейчас повергло его в липкий удушливый ужас? Много позже он понял – это был страх судьбы. На этот раз лик её был омерзителен: изуродованное непосильным трудом и ядовитыми испарениями, лицо расплылось в зловонной, редкозубой улыбке. То, что двигалось ему навстречу не могло, не имело места быть в одном с ним мире, а потому и называть это не было необходимости. Название пришло откуда-то со стороны – «РАБ». Он обернулся. Даже гнев не искажал её лица, но озарял его изнутри каким-то нездешним пламенем. Однако такой он её не видел. Её бёдра качнулись, казалось, она выдавливает из себя слова из-за душившего её отвращения.

– Ты убил египтянина, раб!

– О чём ты говоришь? Я член семьи фараона. Что же до того ублюдка, который здесь закопан, то ты в мыслях даже не сможешь произнести его имени.

– Но сделал ты это не по праву сильного, лишь воплотившего собственную прихоть, пусть даже несколько экстравагантную, а ведомый гневом и обидой за еврея! Раба!! Такого же, как и ты!!! Но раб не может быть фараоном. Ты провалил свой экзамен. Да что ты вообще делал здесь в тот вечер?!

– Твой раб передал, что ты ждешь меня здесь.

– Несчастный… Однако, братец оказался умнее, чем я полагала. Хотя вряд ли он сам до этого додумался. Беги, раб.

– А как же ты.

– Это пусть тебя не волнует, ибо не в твоей власти. Это судьба. И поверь, я кое-что о ней знаю. Беги, малыш. Они уже ждут тебя во дворце. Это единственное, что я могу для тебя сделать.

Рука ощутила приятную тяжесть золотого слитка. Резко повернувшись, она растворилась в сумерках так же внезапно, как появилась из них, а он воспользовался её советом.

Он мог бежать долгие часы не чувствуя усталости. Тренированное тело доставляло удовольствие многими проявлениями силы и это было одно из них. Но в какой-то момент не выдержало и оно, а он все продолжал бежать. Он бежал не от погони: пленение, боль и даже унижение (которое почиталось им хуже смерти) – все это ни мало его не беспокоило. Он бежал от стыда неудачи. Он проявил слабость, слабость сочувствия к рабу, недостойную истинного правителя, ибо как можно управлять толпой, когда она рассыпается на отдельные существа, переставая существовать как таковая, как целостность. Управлять можно лишь целостностью. Нельзя управлять множеством. У людей для этого не существует механизмов. Строить надлежит из монолита, но монолитом толпу делает власть, безразличная к судьбе отдельной песчинки, а иначе монолит просыпается сквозь пальцы строителя горсткой песка бессмысленной и бесполезной. И станет ли от этого лучше, счастливее судьба той самой отдельной песчинки? Но даже не это сейчас раскаленной занозой сжигало душу. «Несчастный» – брошенное ею слово жгло, как клеймо, как новое название его СУДЬБЫ, к которому еще предстояло привыкнуть. Как предстояло привыкнуть к пустыне…

Циппора была красива, как может быть красива пустыня – все оттенки коричневого, от черного до белого украсили совершенные пропорции ее сильного, здорового тела. Она приняла его, как судьбу, как предназначенное ей и только ей… Природой? Богом? Никогда не спрашивая, откуда он и как оказался здесь, она была спокойна и уверена, что ее любви хватит на них обоих. Может только слегка сочувствовала ему, обделенному и этой уверенностью, да и самим чувством, простым и естественным, полагала она, как солнце в пустыне. Вначале это раздражало. Такой способ жизни лежал за пределами его системы аксиом: его любили не потому, что он лучший, потому, что – единственный, не потому, что – первый, а потому, что он есть. Он. Сын еврейки, когда-то позволивший себе роскошь, недоступную правителям – заступиться за еврея. Не ради восхищения потомков: судьбы людей не подвластны правителям, вряд ли его названный брат, законный наследник престола фараона, понимал, плетя хитроумную интригу, что сам лишь кукла во власти СИЛЫ куда более могущественной. И даже не ради благосклонности женщины. Не потому, что евреи хорошие, а потому, что они есть. И потому, что он – один из них. А еще просто потому, что так ему захотелось…