Джордж Энгланд - Эликсир ненависти

— Предостеречь? С чего бы?

— Откуда я знаю? Не исключено, что у него сохранились какие-то понятия о его человеческих предках. Возможно, каким-то образом передавалась и все еще существует традиция в виде грубой полузвериной религии.

— Да, но тогда…

— Возможно, он хочет вступить с нами в контакт, чему-то научиться, попытаться выбраться из трясины дегенерации, кто знает. Если это так, а это возможно, то для него естественно предупредить нас об отравленной воде.

Чтобы проверить свою гипотезу, Стерн кивнул. И подкрепил кивок движениями рук. Да, мол. Да, мы с этой самкой намерены пить воду. Вожак, ухмыляясь, выказал непринужденный интерес. Глаза его озарились, и в черты лица пробрались признаки смышлености, граничащей с мудростью. Затем он поднял голову, испустив долгий, пронзительный, гортанный вопль, улюлюкающий и крайне зловещий… Что-то зашевелилось в лесу. Стерн услыхал шорох и вкрадчивый нарастающий ропот. Страх заледенил его сердце. Ему показалось, что к нему обращается голос, возможно тайный внутренний голос его же существа. И голос этот объявил: «Вы, которым нужно пить воду, теперь он знает, что вы не боги, а смертные. Он спросил, вы ответили, и теперь вас ждет погибель. Бегите». Голос умолк. Стерна вдруг переполнил необычайный ревностный пыл, со звоном пробежавший по всему его телу. Встретить вожака лицом к лицу и ни за что не показывать ему спину. Он понимал, они должны отступить. И немедленно. Как он чувствовал, по всему лесу уже поднимались головы, прислушивались звериные уши, всматривались дикие глаза, а обезьяньи руки сжимали небольшие, с кремневыми наконечниками копья. Им с Беатрис уже следовало одолеть полпути до башни, но поведение вожака, неторопливого, ухмыляющегося, пялящегося на них, помешало их планам. В следующий же миг чары развеялись. Ибо с хриплым и страстным воплем повелитель прыгнул не хуже иной огромной и ловкой перепуганной обезьяны, покрыв одним махом все расстояние. Его отсвечивающие красным глаза сосредоточились на Беатрис. В этих глазах отчетливо читалась адская похоть. И как только раздался полный ужаса женский крик, Стерн выстрелил, крепко, от души выругавшись. Раздался грохот. А миг спустя, хотя Стерн и не почувствовал боли, его рука упала вдоль туловища.

Он в изумлении огляделся. Что-то было не так. Что же? Палец на курке отказывался двигаться. Он потерял всякую силу. Он не слушался. Боже правый, да как же это?

Но секунду спустя Стерн понял, что к чему. Вглядываясь, бледный и в ужасе, он понял. Мякоть предплечья в итоге молниеносного удара насквозь прошило копье противника. В тугих мускулах препротивно подрагивало. Стальное острие и все восемнадцать футов древка были красны, и с них капало. И все-таки инженер не чувствовал и подобия боли. Револьвер выпал из онемевшей руки. И бесшумно упал на мох. И с исступленным ревом, полным жажды убийства, Стерн бросился на вожака с карабином. Казалось, сердце его вот-вот разорвется от ненависти. Он даже не вспомнил о втором револьвере в кобуре на боку. Теперь, когда для боя годилась только левая рука, оружие лишь кое-как могло бы послужить ему. И человек двадцатого века внезапно сам скатился на уровень джунглей с его законом когтя, клыка, дубины и камня. Крик любимой женщины, отдаваясь в ушах, сводил его с ума. Подхватив карабин за дуло, он взметнул его вверх и что есть силы опустил на ненавистный череп, такого удара хватило бы, чтобы вышибить дух из быка. Вожак, заверещав, покатился прочь. Но он не был мертв, его только оглушило на миг. А Стерн обнаружил в ужасе, что в руке у него только металлический ствол, деревянная часть раскололась, разлетелась и пропала в высоких качающихся папоротниках.

Беатрис подхватила упавший револьвер. Она спотыкалась. Ведро было пустым. Драгоценная вода разлилась, расплескалась. Времени больше не было ни на что. Ибо повсюду вокруг зашевелились твари и стали к ним подступаться. Они видели кровь и слышали крик вожака. И теперь они знали, что это не боги, а простые смертные. Не боги…

— Беги, беги, — выдохнула Беатрис.

С копьем, все еще висящим у него на руке, Стерн развернулся и устремился следом. Он неистово размахивал ружейным дулом, точно боевой дубиной. Теперь они не считали шагов и не играли божественные роли. Едва дышащие, потрясенные, разъяренные до предела, роняя на мох и траву кровь, они бежали. Шла охота, охота за двумя последними из людей, затеянная дикой оравой.

Впереди, казалось, плясала и подрагивала неясная синяя масса, заполонившая лес, дождь копий и небольших стрел начал со стуком падать вокруг беглецов. Тут револьвер Беатрис испустил краткую, но стремительную очередь, и вновь на некоторое время настало молчание. Путь опять был свободен. Но на дороге, тихо и неподвижно или отчаянно корчась, лежало несколько тварей. И сосновая хвоя и мох местами явственно покраснели.