Джордж Энгланд - Эликсир ненависти

— Здесь когда-то в стародавние времена была загородная усадьба Гаррисона Ван Амбурга, с большим бетонным бунгало и прочими строениями. Помнишь такого миллионера? Он занимался пшеницей и выстроил это жилище на веки вечные из материала, над которым не властно время. Все здесь принадлежало ему. А теперь это наше. Наш дом.

Вдвоем они стояли на отлогом пляже, на который набегали волны. Где-то позади них в лесу чисто и нежно, как ей и положено, пела малиновка. Стерн втащил грубое судно на сушу. Затем, глубоко вздохнув, оборотился лицом к восходу.

— Я и ты, Беатрис, — произнес он и взял ее руку. — Просто я и ты.

— И любовь, — прошептала она.

— И надежда, и жизнь. И возрожденный мир. Искусства и науки, язык и письменность, истина, «вся слава мирская, дарованная нам свыше». Возвращенная через нас. Послушай. Род людской, люди, такие же, как мы, должны жить и будут жить. Вновь леса и равнины будут завоеваны нашими соплеменниками. Опять заблистают, возносясь к небу, города, корабли станут бороздить моря, и мир придет к большей мудрости, к лучшим достижениям. Он будет добрей и разумней прежнего. В нем не будет нищеты, убожества, войны, горя, распрей, слепой веры, угнетения, слез, ибо мы мудрее, чем были все прочие, и здесь не возникнет ошибки.

Он остановился. Его лицо сияло. Это его касалось пророчество Ингерсолла, величайшего оратора иных времен. И очень медленно он заговорил вновь:

— Беатрис, это будет мир, где троны рухнули и короли обратились в прах. Аристократия праздных не будет больше править. Это будет мир без рабства. В нем человек будет свободен. В нем будет вечный мир, его украсит всякая форма искусства, музыка будет звучать мириадами трепетных голосов, а с губ станут сходить несметные слова любви и правды. В этом мире не вздохнет ни один изгнанник, не застонет ни один узник, на него не падет и тень слабоумного. Племя, не ведающее болезней плоти или сознания, разумное и прекрасное, пребывающее в нерасторжимой гармонии формы и функции. И, как я верю, жизнь удлинится, радость углубится, а превыше всего на гигантском своде засияет вечная звезда людской надежды.

— И любви? — Она опять улыбнулась, слова ее были полны высокого и священного смысла. В ней пробудился дух материнства, надежда всего, зов нерожденных, настойчивый голос племени, которому суждено прийти.

— И любовь, — ответил он, голос его теперь звучал очень нежно и весомо. Утомленный, но сильный, он взглянул на нее. Нежно, точно мед Гимета, благоухал заброшенный сад, весь в белом и розовом цвету, над которым пчелы, осыпанные пыльцой, трудились, выполняя свою радостную и плодотворную задачу. Дул свежий утренний ветерок. Светило яркое, теплое, лучезарное солнце июня. Летнее солнце, поднимающееся далеко за сияющими холмами.

Везде жизнь. И любовь. И для них есть любовь. Ибо они мужчина и женщина. Любовь, тайна, блаженство и вечная боль.

Он обнял ее здоровой рукой. Склонился, привлек ее к себе, и она подняла лицо к его лицу. И впервые его губы коснулись ее губ. Давно голодавшие по этому безумию, губы мужчины и женщины встретились и соединились в поцелуе ликующей страсти.