Гораций Голд - Искривление

— Вы из девятнадцатого или двадцатого века, не так ли? — спросил один, внимательно рассмотрев их одежду.

— Двадцатого, — ответил Лэнс.

Он осмотрел комнату, пытаясь прочитать названия книг, выстроившихся вдоль стен, но расстояние было слишком велико, и, кроме того, книги имели непривычную особенность выворачиваться будто наизнанку, чтобы он мог разглядеть отдельные страницы. Казалось, он словно смотрит на магические кубики, наблюдая, как они перекладываются от основания к вершинам.

— Вы эксперты по четвертому измерению?

— Что ж, можно сказать и так. Мой друг — просто богатый человек.

Услышав это, они стали более доброжелательными и поделились двумя стульями, дозволив присесть рядом с их столами. Лэнс и эти четверо вступили в быстрый жар непостижимого разговора, из которого Уортинг мог разобрать только отдельные слова: …конечное замкнутое пространство в бесконечном пространстве, расширение измерения, гипер-время и немногие другие.

Разговор растянулся на часы. Уортингу становилось все более скучно. Наконец, Лэнс повернулся к нему.

— Я ощущаю себя ребенком по сравнению с этими людьми, — сказал он. — Существуют сотни явлений, которых мы не могли понять, но теперь это совершенно ясно.

— Но вы должны помнить, — сказал один с улыбкой, — мы основывались на ваших началах. Объем работы, который вы проделали с такими ограниченными возможностями, положительно удивителен.

Лэнс покраснел от удовольствия. Это была первая похвала, которую он когда-либо получал от тех, кого уважал. Словно вино ударило в кровь, и он смутился, хотя прежде речь его была ясной и краткой как письменный трактат.

— Мы пытались разобраться, что происходит со вселенной, — объяснил он Уортингу. — Эти четверо мужчин, Кант, Бассингтон, Рид и Руссо — самые выдающиеся эйнштеновские эксперты двадцать шестого столетия. Они собрали множество данных, которые мы едва ли могли понять с нашими нынешними знаниями.

— На самом деле, — прервал Руссо, — вероятнее всего, нам никогда не удастся понять последствия этого катаклизма. Или в лучшем случае ничтожные попытки разобраться перевернут большинство наших фундаментальных законов.

Лэнс кивнул, соглашаясь.

— Я думаю, что это не совсем верно, — возразил Рид. — По всей вероятности, мы обнаружим, что к изменившейся среде будут применимы те же самые законы, но с некоторыми поправками.

Кант и Бассингтон пожали плечами.

— Мы знаем так мало о наших новых условиях, что лучше избегать всех предыдущих теоретизирований, — сказал Кант.

— Так что, черт возьми, происходит? — Уортинг был окончательно сбит с толку.

Лэнс развернул свой стул к нему.

— Я постараюсь объяснить как можно проще, насколько это получится, хотя ты можешь и не понять многого, потому что и мы в таком же положении. И я полагаю, мне следует избегать двойных толкований; все и без того слишком сложно, чтобы с этим разобраться. Начнем с начала. Нашу вселенную можно сравнить с газом, это мы берем лишь за аналогию, а не в качестве факта. Причина, по которой мы можем сравнить структуру вселенной с газом заключена в огромном расстоянии между молекулами, равно солнечными системами. Опять же, насколько эта аналогия допустима. Как известно, молекула — самая маленькая частица вещества, которая сохраняет свойство целого. Если это верно, то наша вселенная, которая состоит из девяноста двух элементов и их комбинаций, не соответствует этому определению. И только потому, что субмикроскопическая молекула и наша космическая молекула повинуются фактически тем же самым физическим законам, я потрудился напомнить тебе об этой теории; главное же обстоит в том — что катастрофы, подобные случившейся, в атомном мире происходят миллиард раз в секунду. В броуновском движении молекул мы можем наблюдать, как эти частицы мчатся друг к другу, соударяются и отлетают на сумасшедшей скорости. Пути, которым они следовали, меняются, а потеря энергии настолько мала, что мы вправе утверждать, что эти взаимные отталкивания происходят фактически без потери энергии, из-за идеальной упругости тел. Мы не можем определить физический результат на двух молекулах, но мы знаем, что они не разрушаются. Это все, что касается сходства. Теперь о том, что случилось в нашей вселенной: звезда четвертого измерения приблизилась к Солнечной системе, двигаясь с такой невероятной скоростью, что наши восемнадцать миль в секунду ничтожно малы; другими словами, если сопоставление скоростей или энергии делает одну скорость или энергию настолько бесконечно малой, что это не оказывает никакого эффекта на результат, мы можем пренебречь этой скоростью или энергией. Таким образом, наша Солнечная система по отношению к звезде четвертого измерения была зафиксирована в пространстве. Чужая звезда, движущаяся почти со скоростью света, следовательно, с бесконечной массой, на самом деле не ударила по Солнцу, она исказила гиперпространство, разделяющее две системы, так, что фактически ее бесконечная скорость была передана без потерь Солнечной системе. То, как это случилось, не так уж сложно понять. Гравитация, говорит Эйнштейн, объясняется искривлением пространства; поэтому искривление межзвездного гиперпространства в течение короткого времени было сопоставимо с изгибом космической катапульты, которая швырнула нашу солнечную систему от звезды четвертого измерения, со скоростью, с которой приближалась гостья, почти со скоростью света. Вероятный результат, поскольку передача энергии и скорости от четырехмерной звезды нашему Солнцу сопровождалась практически без потерь энергии или скорости, заключается в том, что вторгшаяся звезда оттолкнулась в противоположном направлении, и теперь плывет там, где была Солнечная система, со скоростью восемнадцать миль в секунду. Другими словами, нам были переданы скорость, энергия и пространственные атрибуты миронарушителя. Наши энергия и скорость достались другой звезде, так что она не может ни двигаться быстрее восемнадцати миль в секунду, ни иметь больше трех измерений. Помимо принятия бесконечной скорости, массы и энергии мы приняли на себя величественное бремя четвертого измерения [1].