Али Абев - Миссия сдвига на Фа#

– Тра-та-та та! – пропел знаменитый фрагмент пятой симфонии Бетховена Станиславский.

Хулиан выждал паузу и, грянув по струнам, зашёлся в экстазе:

«Откуда они взялись и зачем пришли ко мне? Кто они на самом деле?» – гадал Константин, слушая пение вошедшего в раж «цыгана-индейца» и реплики «сына Станиславского».

«Должно же быть простое житейское объяснение их прихода. Не зря же этот мнимый Хулиан заговорил о хамстве, а, выдающий себя за Станиславского, пожилой интеллигент вставил реплику про LC 80. Кстати, я ведь, действительно, близко прижался на своём Крузаке к кому-то там, на парковке у ограды».

Дон Хулиан оборвал песню, зажав струны рукой, и, смерив Константина ледяным взором, произнёс:

– Ты, бледнолицый олень, зачем нас запер на своей машине, а? Мы что, по всему парку должны тебя разыскивать?!

– Я, я запер? Вот оно что! – Снопов облегчённо вздохнул. Он решил, что наконец-то нашлась разгадка этого нечаянного знакомства. Но, не тут-то было…

Выйдя из роли надменного вождя краснокожих, Нагваль хлопнул ладонью о ладонь и разразился оглушительным гоготом:

– Смотри! – произнёс Хулиан, обращаясь к Станиславскому, – а он и впрямь, олень! Купился на мой трюк! Гы-ы! Да никого ты не запер, жертва пантокрина! Слишком много о себе размышляешь, Грибоедов-ё. Всё твоё горе – от ума! Я – дон Хулиан, собственной персоной, прими это без всяких размышлений, и точка! А то всё мне какие-то национальности придумывает: то – латинос, то – индеец, то – цыган. Следующим, надо полагать, будет еврей. Я же не могу один одновременно играть все народы мира и менять цвет кожи, как хамелеон, уважаемый! – с этими словами дон Хулиан затянул «Хава Нагилу», ловко приплясывая на месте, затем, остановился, достал чилийскую флейту, и тишину парка заполнила чарующая мелодия «Полёта кондора».

– Это уже не дон Хулиан, а какой-то Мойша-Родригес Сличенко-Ченгачгук, получается! – рассмеялся Станиславский.

– Вы? Вы тот самый Хулиан, о котором я только что читал?! Но это невозможно! – растерянно лепетал Константин, понимая, что незнакомец поймал его в ловушку, прочитав мысли.

– Хуан Матус описывает своего наставника как европейца с артистическими манерами. А вы?!

Снопов скептически покачал головой.

– А я и есть европеец! – развёл руками индеец. – Более того, я наш, русско-перуанский, индоевропеец. Сам посуди! Мы же с тобою не на гишпанском гутарим! Просто у меня и мама, и папа, и дедушка, и бабушка, – дон Хулиан поочерёдно загнул четыре пальца на ладони, – ну, все в роду – перуанские индейцы. Но я, – он ткнул себя большим пальцем в грудь, – я самый, что, ни на есть европеец, правда, по нашим перуанским меркам.

Закончив монолог, индеец бросил лукавый взгляд на собеседника, с трудом сдерживая смех.

– «Все мозги разбил на части, все извилины заплёл», – пробурчал Станиславский, иронично поглядывая на дона Хулиана.

– А вы?! Вы же давно умерли, – пробормотал Снопов, переведя взор на Алексеева. – Да, ладно, мужики! Будет вам! Вы оба меня разыгрываете! Скажите лучше прямо, без обиняков, зачем я вам понадобился? Но хочу предупредить, что деньгами не располагаю. Думаю, вы зря тратите на меня своё время и талант менестрелей.

– Фи, Костя! Что за дурной тон говорить о деньгах с Нагвалями! – нахмурил поседевшие брови Алексеев. – И потом, насколько мне известно, вас на моих похоронах не было. Почему, в таком случае, вы так уверенно говорите о моей смерти?

Профессор наморщил лоб, протер платком пенсне и снисходительно улыбнулся, одарив Константина добрым проникновенным взором.

– Понимаю. Образованный человек. Книжки обо мне читали. Фотографии смотрели. Дату смерти знаете. Скажем прямо, что для покойника с семидесятилетним стажем я выгляжу хорошо сохранившимся бодрячком. Не так ли, мой друг? Но, возможно, весь фокус в том, что физическое тело человека и тело Нагваля – не одно и то же, тёзка. Разве не этому вас учит наш Кастанеда?

Магия взгляда старика, его обезоруживающая интеллигентность и логика подействовали. Константину сразу захотелось извиниться за свою категоричность, но Станиславский опередил его:

– Понимаете, Костя, все мы, живущие, играем в пьесе «Обмани смерть!». И раз мы с вами разговариваем, значит, занавес с косой для нас обоих пока не опустился. К тому же, разве не вы сами, в мыслях своих именно так обратились в мой адрес? Кто, только увидев меня, назвал мою фамилию-псевдоним?