Генри Каттнер - Лучшее. Том 1. Робот-зазнайка

— Верно.

— Только они не возвращались бы обратно, — размышлял Скотт, — они бы просто посылали свою икру…

— Для этого нужен был бы слишком длинный яйцеклад, — сказал Парадин и отпустил несколько осторожных замечаний относительно размножения.

Сына его слова не удовлетворили. Ведь цветы, возразил он, отправляют свои семена на большие расстояния.

— Но ведь они ими не управляют. И совсем немногие попадают в плодородную почву.

— Но ведь у цветов нет мозгов. Пап, почему люди живут здесь?

— В Глендале?

— Нет, здесь. Вообще здесь. Ведь, спорим, это ещё не всё, что есть на свете.

— Ты имеешь в виду другие планеты?

Скотт помедлил.

— Это только… часть… чего-то большого. Это как река, куда плывёт лосось. Почему люди, когда вырастают, не уходят в океан?

Парадин сообразил, что Скотт говорит иносказательно. И на мгновение похолодел. Океан?

Потомство этого рода не приспособлено к жизни в более совершенном мире, где живут родители. Достаточно развившись, они вступают в этот мир. Потом они сами дают потомство. Оплодотворённые яйца закапывают в песок, в верховьях реки. Потом на свет появляются живые существа.

Они познают мир. Одного инстинкта совершенно недостаточно. Особенно когда речь идёт о таком роде существ, которые совершенно не приспособлены к этому миру, не могут ни есть, ни пить, ни даже существовать, если только кто-то другой не позаботится предусмотрительно о том, чтобы им все это обеспечить.

Молодёжь, которую кормят и о которой заботятся, выживет. У неё есть инкубаторы, роботы. Она выживет, но она не знает, как плыть вниз по течению, в большой мир океана.

Поэтому её нужно воспитывать. Её нужно ко многому приучить и приспособить.

Осторожно, незаметно, ненавязчиво. Дети любят хитроумные игрушки. И если эти игрушки в то же время обучают…

Во второй половине XIX столетия на травянистом берегу ручья сидел англичанин. Около него лежала очень маленькая девочка и глядела в небо. В стороне валялась какая-то странная игрушка, с которой она перед этим играла. А сейчас она мурлыкала песенку без слов, а человек прислушивался краем уха.

— Что это такое, милая? — спросил он наконец.

— Это просто я придумала, дядя Чарли.

— А ну-ка спой ещё раз. — Он вытащил записную книжку.

Девочка спела ещё раз.

— Это что-нибудь означает?

Она кивнула.

— Ну да. Вот как те сказки, которые я тебе рассказывала, помнишь?

— Чудесные сказки, милая.

— И ты когда-нибудь напишешь про это в книгу?

— Да, только нужно их очень изменить, а то никто их не поймёт. Но я думаю, что песенку твою я изменять не буду.

— И нельзя. Если ты что-нибудь в ней изменишь, пропадёт весь смысл.

— Этот кусочек, во всяком случае, я не изменю, — пообещал он. — А что он обозначает?

— Я думаю, что это путь туда, — сказала девочка неуверенно. — Я пока точно не знаю. Это мои волшебные игрушки мне так сказали.

— Хотел бы я знать, в каком из лондонских магазинов продаются такие игрушки?

— Мне их мама купила. Она умерла. А папе дела нет.

Это была неправда. Она нашла эти игрушки в Коробке как-то раз, когда играла на берегу Темзы. И игрушки были поистине удивительные.

Эта маленькая песенка — дядя Чарли думает, что она не имеет смысла. (На самом деле он ей не дядя, вспомнила она, но он хороший.) Песенка очень даже имеет смысл. Она указывает путь. Вот она сделает все, как учит песенка, и тогда…

Но она была уже слишком большая. Пути она так и не нашла.

Скотт то и дело приносил Эмме всякую всячину и спрашивал её мнение. Обычно она отрицательно качала головой. Иногда на её лице отражалось сомнение. Очень редко она выражала одобрение. После этого она обычно целый час усердно трудилась, выводя на клочках бумаги немыслимые каракули, а Скотт, изучив эти записи, начинал складывать и передвигать свои камни, какие-то детали, огарки свечей и прочий мусор. Каждый день прислуга выбрасывала все это, и каждый день Скотт начинал все сначала.

Он снизошёл до того, чтобы кое-что объяснить своему недоумевающему отцу, который не видел в игре ни смысла, ни системы.

— Но почему этот камешек именно сюда?

— Он твёрдый и круглый, пап. Его место именно здесь.

— Но ведь и этот вот тоже твёрдый и круглый.

— Ну, на нём есть вазелин. Когда доберёшься до этого места, отсюда иначе не разберёшь, что это круглое и твёрдое.

— А дальше что? Вот эта свеча?

Лицо Скотта выразило отвращение.

— Она в конце. А здесь нужно вот это железное кольцо.