Генри Каттнер - Мы истребляем людей (сборник, том 2)

Что-то не давало Питеру Оуэну заснуть. Либо прибрежный шторм за окном спальни отвлекал его, либо выбор того, что почитать на ночь, оказался не очень мудрым. Книга, которую Оуэн притащил в постель, могла похвастать дурацким названием «Новые распрямляющиеся гастроподы из середины девонского периода» и обещала быть хорошей заменой весьма захватывающему томику «Простые ациклические и моноциклические терпены».

Питер Оуэн вздохнул и перевернул страницу. Когда в дверь постучали, он резко распрямился, как гастропод.

— Войдите, — отозвался он и, с некоторой тревогой подняв голову, увидел низенького пухлого седоволосого старика, добравшегося до спальни Питера по его приглашению.

— Почему бы не взять пива, подумал я, — объявил старый джентльмен, держа пенящийся стакан. — Затем я подумал о молодом человеке, собиравшемся спать... Ты правильно догадался, Питер. Пиво.

С налетом ликования доктор Зигмунд Краффт позволил себе улыбнуться помятым невозмутимым месивом морщин, которое он называл лицом. Оуэн, перейдя от тяжелой жизни гастроподов к своим немного более насущным проблемам, взял пиво, едва заметно моргнув. А потом вспомнил, что доктор Краффт все-таки гость в этом доме, который, правда, принадлежал не Питеру. Он собрался подняться с кровати.

— Почему вы не позвонили, доктор? — спросил он. — Я бы достал вам пива. Это то, для чего я здесь, после того как слуги уходят спать. Не то чтобы я возражал. Хочу сказать... — он слегка запутался.

Краффт пришел на помощь.

— Никаких проблем, Питер. Я подумал о следующем вторнике. Вечером следующего вторника я буду сидеть в своем уютном кабинете в Коннектикуте, в тишине и спокойствии, с кружкой пива. Так что я подумал: Зигмунд, — да, ты правильно догадался, — подумал, что возьму пива прямо сейчас и представлю, что уже следующий вторник.

С нижнего этажа донесся звук удара, затем топот и громкий крик. Оуэн и доктор Краффт обменялись многозначительными взглядами. Старик слегка пожал плечами. Крик стал еще громче, через стены здания и шум бури можно было услышать сердитые возгласы.

— Ломайся, разнеси тебя гром! — вопил голос внизу. — Ломайся!

Донесся быстрый топот.

— Записи Шостаковича, — заметил доктор Краффт. — Их, видишь ли, не сломать. Не вырубить топором... Может, ножовкой... хотя, все равно нет. Лучше держись подальше, пока он не успокоится. Я подумал о следующем вторнике и забыл обо всем плохом, что связано с твоим дядей, парень. Мне жаль, что мы не сошлись во мнениях, но как я мог сказать, что пространственно—временной континуум не циклический, когда я знаю, что это не так?

— Ломайся! Ломайся! — кричал снизу голос, а возобновленный топот заставил стены немного дрожать, видимо, всемирно известный писатель С. Эдмунд Штамм, критик и драматург, всем своим весом обрушился на оскорбившие его записи. — Ломайся! — крикнул он по-теннисоновски, но послушного треска виниловой пластинки так и не последовало.

Оуэна охватил легкий ужас. Взбешенный С. Эдмунд Штамм не располагал к тому, чтобы размышлять о вечном.

— Эта молодая леди, твоя подруга — храбрая она девушка, — трезво сказал доктор Краффт.

Оуэн содрогнулся. Клэр Бишоп, красивая и очаровательная, была не столько храброй, сколько безрассудной. К тому же, по вспыльчивости она ничуть не уступала С. Эдмунду Штамму. Как прямое следствие — он пытался в музыкальной студии этажом ниже одолеть пределы прочности злосчастной пластинки. Сегодня днем, в качестве кульминации совершенно катастрофического собеседования с дядей Эдмундом, Клэр сгоряча выразила свое предпочтение Шостаковичу перед Прокофьевым. Тем самым она перечеркнула все отчаянные усилия Оуэна, который весь последний месяц пытался устроить дружескую встречу между восходящей молодой киноактрисой и дядей, чья известная бродвейская пьеса «Леди Пантагрюэль» могла быть написана специально под Клэр.

Благодаря странным закономерностям голливудской логики, роль леди Пантагрюэль была именно тем, в чем так сильно нуждалась Клэр. Ее карьера находилась в серьезной опасности. Но все усилия Оуэна пошли прахом, как только начался фейерверк. Дядя Эдмунд был близок — так близок! — к подписанию договора, с болью в сердце вспомнил Оуэн. Тем не менее, как он мог винить Клэр? Он уставился в пол и пожалел, что не умер в тот момент.