Нил Гейман - Лучшие рассказы [litres]

– Еще раз, – сказал бес.

Человек закричал. Он кричал долго.

– Еще раз, – сказал бес, когда человек замолчал. Словно до этого не было сказано ничего.

Как будто чистишь лук. На сей раз, проживая свою жизнь опять, человек узнал о результатах своих поступков – поступков, которые совершал вслепую, не задумываясь о последствиях; о том, сколько боли принес он в мир – сколько вреда причинил людям, которых даже не знал, не встречал, не видел. Пока что это был самый тяжелый урок.

– Еще раз, – сказал бес тысячу лет спустя.

Человек сидел, скорчившись, на полу возле жаровни. Он легонько покачивался, закрыв глаза, и рассказывал историю своей жизни, и переживал ее снова, пока говорил, от рождения до смерти, ничего не меняя, ни о чем не умалчивая, глядя правде в глаза. Он раскрыл свое сердце.

Закончив, он еще долго сидел с закрытыми глазами, ждал, когда голос скажет: «Еще раз», – но ему ничего не сказали. Человек открыл глаза.

Он медленно поднялся на ноги. Он был один.

В дальнем углу была дверь, и под его взглядом она открылась.

В комнату вошел человек. У него на лице были написаны ужас, и высокомерие, и гордыня. Человек, одетый дорого и элегантно, неуверенно шагнул раз, другой и замер.

И увидев этого человека, он сразу все понял.

– Время здесь текуче, – сказал он новоприбывшему.

Она такая крутая, такая сосредоточенная, такая спокойная, и однако ее взгляд прикован к горизонту.

Тебе кажется, ты знаешь все, что можно про нее знать, в первый же миг после знакомства, но все, что ты якобы знаешь, – неверно. Страсть течет сквозь нее рекою крови.

Она отвернулась на мгновение, и маска соскользнула, и ты пал. Все твои завтра начинаются здесь.

Знаешь, каково это – кого-то любить?

И что самое трудное, самое поганое, хуже, чем «Шоу Джерри Спрингера», – ты не перестаешь его любить. Какой-то его кусочек всегда у тебя в сердце.

Теперь, раз она умерла, она старается помнить только любовь. Каждый удар воображает поцелуем, макияж, неумело скрывающий синяки, сигаретный ожог на бедре – это были знаки любви, решает она.

Ей интересно, как поступит ее дочь.

Ей интересно, кем станет ее дочь.

В смерти своей она держит торт. Тот самый торт, который она всегда собиралась испечь для своей малышки. Может, они испекли бы его вместе.

Сели бы за стол, все вместе, втроем, и съели бы этот торт, и улыбнулись бы, и квартирка медленно наполнилась бы смехом и любовью.

Столько всего она отгоняла такого, чего не запомнит и даже подумать об этом не может, потому что тогда кричат птицы и червяки выползают из нор и всегда у нее в голове идет дождь, неспешная бесконечная морось.

Тебе скажут, что она уехала из страны, что у нее был для тебя подарок, но он потерялся и до тебя не дошел. Однажды в ночи зазвонит телефон, и голос – возможно, ее голос – что-то скажет, но ты не сумеешь истолковать, а потом в трубке затрещит, и связь оборвется.

Спустя несколько лет из такси ты увидишь в подворотне девочку, очень похожую на нее, но она исчезнет, пока ты уговоришь водителя остановиться. Ты больше никогда ее не увидишь.

В дождь ты всегда будешь думать о ней.

Тридцать пять лет на эстраде – те, которые она признает, – и у нее от шпилек болят ноги, изо дня в день, но она может спуститься по крутым ступенькам на высоченных шпильках, а на голове у нее при том – замысловатый убор весом в сорок фунтов, она на шпильках ходила по сцене со львом, она, черт побери, могла бы пройти через Ад на шпильках, если потребуется.

Вот что помогало ей держаться, давало силу ходить, высоко держа голову: ее дочь; человек из Чикаго, который ее любил, хоть и недостаточно сильно; ведущий теленовостей, который десять лет снимал ей жилье и приезжал в Вегас не чаще раза в месяц; два мешка с силиконовым гелем; и то, что она береглась от солнца пустыни.

Скоро она станет бабушкой, уже совсем скоро.

А потом так случилось, что один из них взял и перестал отвечать, когда она звонила ему на работу. И она позвонила по номеру, про который он даже не знал, что она его знает, и сказала женщине, взявшей трубку, что ей страшно неловко, но поскольку он больше с ней не разговаривает, нельзя ли ему передать, что ей все-таки хочется получить назад свои черные кружевные трусики, которые он забрал, – сказал, они пахнут ею, пахнут ими обоими. Да, кстати, сказала она, поскольку женщина в трубке хранила молчание, нельзя ли сначала их выстирать, а потом выслать ей почтой? У него есть ее адрес. Весело покончив с делами, она забывает его полностью и навсегда и переключается на следующего.