Нил Гейман - Лучшие рассказы [litres]

Сентябрь ничего не сказал. Зато взирал весьма.

– Потому что если та, ты уже ее рассказывал. Много лет назад. Глупая история. И с тех пор вряд ли стала умней. – Август улыбнулся. Его розовые щеки светились в отблесках костра.

Сентябрь сказал:

– Разумеется, тонкая чувствительность и культура не каждому по вкусу. Некоторым подавай барбекю и пиво, а кое-кто, подобно…

Вмешался Февраль:

– Мне не очень приятно заострять на этом внимание, но Август отчасти прав. Надо новую историю.

Сентябрь воздел бровь и поджал губы.

– У меня все, – обронил он и сел на свой пень.

Все они, месяцы года, выжидательно смотрели друг на друга сквозь пламя.

Июнь, стеснительная и опрятная, подняла руку:

– У меня есть история про таможенницу, которая работала на рентгеновской установке в аэропорту Ла-Гуардиа, она читала людей, как открытые книги, глядя на очертания их багажа на экране, и однажды она увидела такие чудесные контуры, что влюбилась в этого человека, хозяина чемодана, и ей нужно было понять, чей это багаж, а она не смогла и страдала долгие месяцы. А когда этот человек снова прошел мимо нее на таможенном контроле, она все-таки вычислила его – он был старый мудрый индеец, а она красивая негритянка двадцати пяти лет, и она поняла, что у них ничего не получится, и отпустила его, потому что по форме его чемодана узнала, что он скоро умрет.

Октябрь сказал:

– Хорошая история, юная Июнь. Рассказывай.

Июнь посмотрела на него, как испуганный зверек:

– Я только что рассказала.

Октябрь кивнул.

– Значит, рассказала, – объявил он, не дав прочим вставить слово. – Тогда, может быть, перейдем к моей истории?

Февраль шмыгнул носом.

– Вне очереди, здоровяк. Тот, кто сидит в председательском кресле, говорит, лишь когда выскажутся все остальные. Нельзя сразу переходить к главному блюду.

Май выкладывала дюжину каштанов на решетку над огнем, предварительно раскалывая их щипцами.

– Пусть рассказывает, если хочет, – сказала она. – Богом клянусь, хуже, чем про вино, все равно не будет. А у меня дел полно. Цветы, между прочим, сами по себе не распускаются. Кто за?

– Хотите устроить голосование? – удивился Февраль. – Мне даже не верится. Это что, взаправду? – Он вытер лоб салфеткой, которую вытащил из рукава.

Поднялось семь рук. Четверо воздержались: Февраль, Сентябрь, Январь и Июль.

(– Ничего личного, – сказала Июль, как бы извиняясь. – Процедура в чистом виде, не стоит создавать прецедентов.)

– Стало быть, решено, – сказал Октябрь. – Кто-нибудь хочет что-то сказать, пока я не начал?

– Э… Да. Иногда, – сказала Июнь, – иногда мне кажется, будто кто-то следит за нами из леса, я смотрю – а там никого нет. Но я все равно думаю, что есть.

– Это потому, что ты чокнутая, – сказала Апрель.

– Да уж, – сказал Сентябрь, обращаясь ко всем. – Вот она, наша Апрель. Очень чувствительная и при том самая жестокая.

– Ну, хватит, – решительно заявил Октябрь. Он потянулся. Зубами разгрыз фундук, вынул ядрышко, а скорлупу бросил в огонь, где она зашипела и лопнула, и Октябрь заговорил.

Жил-был мальчик, сказал Октябрь , которому было плохо в родном доме, хотя его никто не бил. Просто он не подходил ни своей семье, ни своему городу, ни своей жизни. У него было два старших брата-близнеца, и они его обижали или не обращали на него внимания, и их все любили. Они играли в футбол: то один близнец забивал больше мячей, то другой. А их младший брат не играл в футбол. Они придумали ему прозвище. Прозвали его Коротышкой.

Они называли его Коротышкой с самого раннего детства, и родители сначала сильно их ругали.

А близнецы отвечали:

– Но он и есть Коротышка. Посмотрите на него. И посмотрите на нас. – Им тогда было по шесть лет. Родители решили, что это мило. Но такие прозвища прилипают намертво, и очень скоро его называла Дональдом только бабушка, которая звонила раз в год, чтобы поздравить его с днем рождения, – ну, и совершенно незнакомые люди.

А из-за того, по-видимому, что у имен есть своя власть, мальчик и впрямь был коротышкой: тощим, мелким и нервным. У него с самого рождения текло из носа – десять лет текло. За обедом близнецы отбирали у него еду, если она им нравилась, и подбрасывали свою, которая не нравилась, и тогда его ругали за то, что он не доел.

Их отец не пропускал ни одного футбольного матча и всегда покупал призовое мороженое тому, кто забил больше мячей, и утешительное – тому, кто забил меньше. Их мать говорила знакомым, что она журналист, хотя всего лишь продавала подписку и рекламные места: она вернулась на работу на полный день, когда близнецы научились сами заботиться о себе.