Олаф Стэплдон - Сириус

— Да, красиво — удобный инструмент. И пахнет хорошо, как ты вся, и лизнуть приятно.

Плакси с детства забавлялась карандашами и красками, а в школе учительница рисования расхвалила ее чувство цвета и формы. И на каникулах она подолгу разглядывала репродукции великих картин, обсуждая их с матерью. А то рисовала по памяти школьных подружек в изящных позах, или изображала вид на Риног из окна своей спальни. На Сириуса вся эта суета нагоняла скуку. Он честно пытался развить в себе вкус к живописи и потерпел безнадежное поражение. И теперь, когда Плакси увлекалась рисованием, он чувствовал себя лишним. Девочка обижалась, если он не замечал ее творений, а если хвалил — злилась, потому что знала, что пес не способен оценить их по-настоящему. Между тем и это увлечение, за которым, без сомнения, таился протест против Сириуса, она хотела разделить с ним. Так два несхожих, но крепко связанных существа мучили друг друга и себя.

Каникул подходили к концу, и Сириуса все больше тревожило будущее. Он не упускал случая заговорить о нем с Томасом, однако тот неизменно уводил разговор в сторону. К тому времени, как Плакси собралась в школу, Сириус должен был вернуться в Каер Блай. Прощаясь, девочка уговаривала друга потерпеть. Ей самой, говорила она, неохота уезжать из дома. Но по ее запаху, по интонациям Сириус распознал наряду с неохотой — радостное волнение.

А он?… Что ж, и он к своему удивлению, чувствовал радость. Он рад был избавиться от тумана, разделившего его с Плакси и даже с любимым, родным домом. Что это? Откуда это отчуждение? Что вырастает между ним и самыми любимыми существами, что вгоняет его в строптивость и дикость? Быть может, он просто предпочитает благоуханную суку, милую, хоть и глупую соплеменницу, вонючим двуногим? Или ему нужно нечто большее? Не пробуждается ли в нем древний зов джунглей? В его прощании с Плакси была лишь любовь и печаль. Девочка и не догадывалась, что в эту самую минуту в нем, зевая, просыпался другой Сириус, который видел в ней утомительное и нестерпимо вонючее создание.

Дальше были суровые холода и тяжелая работа с овцами. Теперь всем собакам хватало дела: не пустить овец на высоты, где их мог застать снегопад. А значит, оставаться при стаде дотемна, особенно, когда собирались снеговые тучи. Иногда ничто не предвещало снегопада, но за ночь на вершинах выпадал густой снег, и тогда люди и овчарки спозаранок поднимались в холмы, чтобы согнать овец в долину. В целом, зимы в Уэльсе не такие снежные, как дальше на север, но временами собакам приходится и тяжко трудиться, и серьезно рисковать. Бывало, что и в этих местах люди и собаки пропадали в снегу. Овец, случалось, целиком погребало в сугробе, и только собака могла их отыскать, а спасти — только человек с лопатой. Бывало, что снегом засыпало и верхние, и нижние пастбища. Пока снег был свежим и мягким, овцы, разгребая его ногами, добирались до травы, но если после оттепели на поверхности схватывалась корка наста, их приходилось подкармливать сеном. Эта работа была для Пага и его работника, а также для старой кобылы Маб, таскавшей телегу. Но в обязанности собак, раз уж они были суперсобаками, входило докладывать о состоянии снега. Как только появлялся наст, они должны бы ли бежать домой и, поскуливая, скрестись в двери.

Однажды Сириус оказался один в горах на рассвете — проверял состояние снега, и осматривал овец. Пустынный ландшафт вдруг пронял его до дрожи. Пес ощутил холодный ужас бытия. Вездесущее снежное покрывало, летящие по ветру хлопья, жалкие черные овцы, выкалывающие себе пищу, белое облачко собственного дыхания — все это сложившись, внушало: вот какова жизнь на самом деле, а огонь в камине и дружеские беседы в Гарте — лишь редкая случайность, если не сон. «Весь мир — лишь ужасная случайность с примесью немногих счастливых совпадений». Ему еще предстояло узнать, что бывают вещи хуже, чем дурная погода, когда есть надежда на пищу и утешение; вещи, много худшие, чем горькое одиночество в Каер Блай; и что худшее, что существует в мире, создается людьми. Быть может, хорошо, что пес не сознавал еще всей глубины человеческой глупости и жестокости, иначе он навсегда отвернулся бы от доминирующего вида. Пока же Сириус приписывал все зло случайности, «судьбе», и в самом равнодушии фатума находил нечто волнующее.

Однажды, когда он брел домой по глубокому снегу (об этом Сириус рассказал мне впоследствии), ему представилось, как все живое на земле следует за человеком, отважно выступающим против равнодушного или враждебного рока. Эта борьба обречена на поражение, но в самой битве есть восторг, и немало наслаждений ждут нас, пока она длится. Себя же он вообразил одиноким часовым на рубеже великой войны без надежды на победу. И единственной наградой ему была сама радость борьбы. Однако на следующий день, — говорил Сириус, — настроение у него переменилось, и он уже насмехался над собой, поняв, как мал и незаметен в этом мире.