Олаф Стэплдон - Сириус

Неделю или около того он просто радовался дому, семье, где не всё и не всегда бывало мирно, но каждый чувствовал себя своим и нужным. После долгого одиночества Сириусу как воздух нужны были долгие семейные беседы. Иногда семья выходила на прогулку, иногда выезжала на Молуйн, на Риногид или Арениг, но Сириус куда охотнее оставался бы дома за чтением, музицированием, разговорами и сотнями мелких дел, заполняющих день.

День или два он не отходил от людей, а потом начал возвращаться к старым увлечениям. Не только читал, сколько выдерживали глаза, не только занимался музыкой, но и разрабатывал собственное искусство запахов. Для этого он собирал разные материалы, отличавшиеся резким или многозначительным запахом и смешивал их на тарелках. Или, насмешив всю семью, выкладывал длинными рядами на садовых дорожках и шел по следу от начала до конца, выпевая странную и сложную мелодию: не человеческую и не собачью. После таких концертов он часто бывал молчалив и рассеян. Иногда в нем просыпалось настроение к охоте и Сириус исчезал на долгие часы, возвращаясь усталым, в грязи. Зачастую он приносил с охоты зайца или кролика, а то дикую утку или шотландского тетерева, которых отдавал Жилю с просьбой приготовить. А порой ничего не приносил, зато сам выглядел нажравшимся до отвала.

Этим занятиям уделялось не много времени: Сириус как никогда жаждал общения, особенно с Плакси. Он не сразу заметил, что, оставшись вдвоем, они не всегда достигали непринужденной близости, как бывало встарь. Иногда оба не знали, что сказать; порой Сириусу оказывались скучны рассказы Плакси о школьной жизни: иногда он как будто теряла интерес ко всем делам, которыми друзья прежде занимались вместе. Сириус ожидал, что девочка не просто опередит его в изучении школьных предметов — так, конечно, и случилось — но и острее, настойчивее увлечется жизнью разума. Ничего подобного. Ее, по-видимому, больше всего интересовали однокашники с их любовью и ненавистью, а так же учителя и учительницы, игравшие большую роль в ее новой жизни. На просьбу Сириуса научить его тем удивительным вещам, которым она наверняка научилась за эти полгода, она отвечала: когда-нибудь, со временем — и всегда находила предлог отложить урок. Наконец предлоги иссякли. Плакси сидела, лаская шумно мурлычущего кота Смурта. Сириус, который в тот период жадно поглощал все знания без разбора, попросил рассказать, что она выучила в школе о Кавалерах и Круглоголовых [2] Прозвища соответственно роялистов и паралментаристов во времена Английской революции. . Припертая в угол Плакси взорвалась:

— О, хоть на каникулах избавь меня от зубрежки!

Больше он не просил.

Не то, чтобы они меньше любили друг друга. Напротив, обоим хотелось чаще бывать вместе, но каждый раз между ними повисала легкая дымка отчуждения. А случались и обиды: например, когда Плакси, души не чаявшая в Смурте и прозвавшая его «своей черной пантерой», полушутя заявила, что она — ведьма, а спутником ведьмы непременно должен быть черный кот, а вовсе не здоровенный неуклюжий пес. Но такое бывало редко. Обычным стало чуточку скованное дружелюбие. К этому времени в Плакси по отношению к Сириусу развилась девичья стыдливость. К примеру, она поразила его, почему-то отказываясь отозваться на привычный сигнал, призывавший помочиться за компанию. Правда, эта новая застенчивость накатывала на нее лишь временами, когда Плакси чувствовала, что слишком зависима от Сириуса.

Собственно, это отчуждение было отчасти реакцией девочки на глубоко укоренившуюся зависимость. Но Сириус, чутко ловивший даже те нотки надменности, которых сама Плакси не замечала, приписывал их ее успехам в учебе и познании людей за то время, пока сам он тупел в Каер Блай. А раз-другой, когда Плакси мягко упрекала его, что пес только об учебе и думает, он задумался, не отупела ли она сама. В нем росла истинная страсть познанию, к открытиям в большом мире, к разгадке тайн человеческой натуры и маленьких секретов собственной уникальной природы. Скудные недели, оставшиеся позади и маячившие впереди, заставляли желать не только к разумного общества, но и интеллектуальной жизни. Возможно, пожив бок о бок с полуразумными существами, Сириус тем сильнее стремился доказать, что ему доступен высший полет человеческого духа.

Во время тех каникул принял новую форму и утвердился еще один давний источник их отчуждения. Для Плакси и раньше много значило зрение. Еще ребенком она часто обижалась и негодовала, что Сириус не способен разделить с ней эту радость. Она сочиняла оды цвету и форме цветка вероники или воздушной дымке, в которой гряды холмов меняли цвет от рыжевато-бурого к лиловому. Однажды девочка простодушно похвасталась ему золотистым оттенком своей детской ладошки. Сириус всегда в таких случаях отзывался немногословно — для него зрение не было вратами в рай. Вот и тогда он сказал только: