Андрей Лазарчук - Целое лето

— Куда? — спросил я, немного потеряв нить разговора.

— Не знаю, — сказал Яша. — Ты поведёшь, чо. Куда скажешь, туда и пойдём. А сёдня отдыхать будем, сёдня ходу нету-ка, хмарно. Какой тебе годок-то стукнул?

— Пятьдесят девятый пошёл.

— Плохой тебе год, тяготно придётся. Но, дай бог переживёшь — а после двенадцать лет ничо не бойся. Духи-то к тебе вернутся, подсобят. А там снова надо-ть оберегаться. Ну да ничо, ты трёхжильный…

— Трёхжильный, — согласился я. — Этого у нас, Соколовых, не оттяпать…

— Тут, Яш, до тебя-то невдолге шибутуха приходила, — сказал Веник. — Ничо така, шустра. За Лёху вон подержалась…

— А-а, — сказал Яша, кивнув. — Ну, шибутуха-то — не страшно. Хозяин бродит-ка, это хуже…

— Хозяин? — Веник напрягся. Яша снова кивнул и уткнулся лицом в чай.

Я уже знал, что Хозяином — прямо вот так вот, с большой буквы и с придыхом — называют здесь не медведя (медведей в этих местах полно, и матёрые охотники сохраняют их только для того, чтобы старики не пускали в угодья подростков, которые — как это свойственно всем подросткам — правил не знают и разоряют избы и лабазы; если же подвернётся какой недотёпа, то его тут же заваливают на холодец; ну какой после этого медведь «хозяин»?), а какую-то неведомую силу, выворачивающую в полное безветрие столетние деревья, раскалывающую скалы и заваливающую избы — как бы скручивая их.

— Кашки, Яша? — спросил Веник.

— Сыпь, — согласился Яша и достал из кармана собственную ложку. Ложка была оловянной, с птицами на черенке. Ложка и нож у шамана могли быть только свои, чужими ему пользоваться духи запрещали.

И вот теперь наконец мы как следует навернули кашки. В общем, день рождения удался.

Я проснулся ночью и некоторое время не мог сообразить, кто я и где нахожусь. Это у меня привычное состояние, я не пугаюсь. Просто я не из тех, кого можно разбудить среди ночи, и он оттрубит устав караульной службы или там краткие содержание «Евгения Онегина»: «Скучно в деревне, а жениться неохота. Со скуки друга пристрелил, душой просветлел и поехал путешествовать…»

В окошко сочилось слабое голубоватое сияние — то ли луны, то ли начинающегося рассвета. Откуда-то сверху доносились невоспроизводимые звуки. Я рассматривал этот прямоугольник, рассечённый крестом переплёта, и странно бликующий силуэт бокала на светлом фоне, и это мне что-то мучительно напоминало, но я не мог вспомнить, что именно. И, кажется, напоминало не в первый раз. Наверное, я так ничего и не вспомню — потому что, скорее всего, нечего и вспоминать: просто такое вот «жамевю». А может, и есть…

Всё-таки тогда, давно, мы слишком легкомысленно относились к собственным мозгам. Хотя нет, не легкомысленно. Неосторожно и глупо. Мы были молодые и не боялись за себя. Боялись за родину, за Землю. За себя — нет.

Теперь за это приходится платить — хотя бы вот этой гнусной неуверенностью. Потому что лакуны в памяти действительно есть, и мне время от времени кажется, что их больше, чем должно быть. И что добрый Кипчаков врёт, утверждая, что все мои дыры учтены и зафиксированы…

Невоспроизводимые звуки прервались, потом поменяли тональность, и я наконец сообразил, что это храпит Веник, и следом уже вспомнил всё остальное. Где я, и кто я, и по какой причине я здесь.

Яша спал на полу — абсолютно беззвучно. Я осторожно, чтобы не наступить на него и не долбануться макушкой о верхние нары, встал, присел у печки, подбросил два полешка, закурил и стал смотреть в окно. Там постепенно проступали, делались видимыми заснеженные, заледенелые ели. Всё-таки рассвет…

Наш молодой шаман меня вчера всё-таки немного сбил с нарезки, я едва не начал выражать удивление — чем, безусловно, подорвал бы свой авторитет. Который, наверное, мне уже не понадобится здесь — но всё равно жалко. Я считался крупным научным специалистом и по шаманам, и по «потеряшкам», и в то же время был в каком-то смысле своим: спецназ, Афган, Север… Почти всё это было чистейшей правдой, хотя и не всей. И не был я крупным специалистом по шаманам — зато, полагаю, был одним из немногих людей, глубоко изучившим все литературные опыты борьбы с космическими пришельцами, с одной стороны, и проявления одержимости бесами — с другой. Такая вот странная смесь — селёдка с малиновым вареньем… Не уверен, что мысль о том, что человечество в своей истории не впервые встречается с балогами, приходила в голову одному мне — просто я сумел сформулировать её в понятных для начальства выражениях. И получил в результате небольшую группку, небольшое финансирование — и огромный геморрой с периодическими обострениями. Как верно заметил классик, ничего не придумывайте: вас же и делать заставят, вас же и накажут за то, что плохо сделал… ну или как-то так.