Андрей Лазарчук - Целое лето

Я не видел, как Яша всё это делает, однако он забрал у нас «неизвестного мужчину, на вид сорока лет», а через день вернул Данилова Никиту Петровича, авиационного инженера из Канска. Кто-то для чего-то вырезал из его жизни три с половиной года…

Тогда с Яшей поговорить по душам не удалось, за ним прислали из посёлка, он сел на коня и уехал. Данилов рвался домой так, что сухожилия трещали — пришлось идти. Но Веник пообещал осторожно потолковать с Яшей, разъяснить ему мою ситуацию. И вроде бы разъяснил.

Они ждали меня летом, как я и обещал, но летом я загремел в госпиталь — из ноги полез осколок. Пришлось встречу переносить, потом ещё раз переносить…

И вот, почти как у Высоцкого: «кругом пятьсот…»

Где-то совсем рядом рухнуло дерево, не выдержав ледяной тяжести.

— От наломало-то кедр ы, — сказал Веник от печки. — Ничо, Лёха, прорвёмся-то. Така хмарь не вдолги стоит, не бойсь. День-два погодим-ка, так и пойдём. Ну ли чо ли…

— Нормально, — сказал я. — Мы ведь не торопимся. И голодная смерть нам не грозит…

— Б у тера завались, — кивнул Веник. — А то пару петель поставим, зайцы вон жирны каки.

— Можно, — сказал я.

— Ну от и кашка-то подошла, — сказал Веник, ставя кастрюлю в нутро старого полушубка и прикрывая сверху полой. — Час на дозрев. Наливай, чо.

Я выудил из-под стола литровую пластиковую бутыль. Хоть тара была и непрезентабельна — из соображений экономии веса, — но сам коньяк заслуживал серьёзных похвал. То есть я знаю снобов, которые к нему и не притронулись бы, поскольку не «Хеннесси» (а я, кстати говоря, так и не понял до сих пор, что они такого находят в этом питьевом парфюме) — зато я сам, собственной рукой, не один раз похлопывал по донцу бочку, в котором сия замечательная жидкость выдерживалась. А главное, это получается такой отдалённый привет от Сура…

Сур застрелился в семьдесят третьем, осенью. Где-то за месяц до своего юбилея. У него нашли запущенный рак лёгких (а ему-то просто казалось, что это потихоньку возвращается его старая астма) — и он решил не мучить себя и родных. Возможно, если бы он дал подсадить себе Мыслящего, то всё было бы иначе — но Сур упёрся и поступил по-своему. Если честно, я не знаю до конца, что там было. Может быть, комитетчики настаивали… Они могли.

На поминках по Суру мы собрались все вместе в последний раз: я, Валерка Краснобровкин, Степан, Севка, Маша, Юра Нефёдов — он тогда, во время вторжения, сумел захватить десантника и несколько часов удерживать в себе; за это время он узнал о Пути столько всего, что потом с год пересказывал это учёным… Хоронить Сура увезли в Армению, приезжали его брат, бывшая жена и сын Армен; собственно, это у него теперь маленький коньячный заводик, где он делает коньяк в основном для своих и так, чуть-чуть, на продажу. Когда мне становится совсем невмоготу, я звоню Армену и напрашиваюсь к нему в гости…

Я уже на восемь лет старше Сура. Как-то вот так получилось. Само собой.

Бокалы у Веника поразительные — хрусталь с синеватым оттенком и очень тонкой гранью. Откуда они тут взялись, он не помнит. Были всегда. Ну… до революции тут было много золотых приисков, были чуть пониже по реке и богатые сёла — с церквями, трактирами, школами, весёлыми домами… Наверное, с тех пор и сохранились. Дома и дороги тайга сожрала — бокалы хрустальные остались.

Я налил по половинке, и аромат коньяка тут же перекрыл и аромат копчёного ленка, и аромат гречневой каши с монгольской тушёнкой — кстати, самой вкусной тушёнкой в мире, если кто не знает.

— С днюхой, чо, — сказал Веник, топыря ноздри. — Расти большой и дошлый. Скоко тебе стукнуло-то?

— Пятьдесят восемь.

— Пацан ишшо. Вон, деду Роману за девяносто, и чо? Женился, ёба. А ты все один-то? Не в е ртнулась?

Я помотал головой.

— Ну и… А-ах! Где ты такой душной берёшь-ка?

— В Армении. Можно сказать, под самой горой Арарат.

— Не был, ёба. Хорошо там?

— По-всякому. Люди хорошие… но летом жарко до невозможности. Глазки вылезают. Не всякую баню так натопишь.

— Живут люди… — завистливо сказал Веник, допил, аккуратно закусил брюшком ленка, покрутил головой и кивнул: давай ещё.

И вот так аккуратненько, без фанатизма, мы с ним опустошили литровую бутылку на две трети, когда вдруг подали голос лайки.

Лайка, нормальная охотничья лайка — не пустобрёх. Без дела вы от неё неделями ни звука не услышите. А когда начинает лаять — хозяин понимает почти всё, что собака хочет ему сказать.