Рэй Брэдбери - Арахна [Рассказы о пауках. Том II]

Для того, чтобы эти крошки получили пищевое довольствие в достаточном количестве, я и развел в питомнике ягодных мошек.

Это сделать совсем не трудно.

Стоит бросить несколько ягод переспевшей малины на дно банки и мошки появятся почти самозарождением.

Запах разлагающейся ягоды привлечет мошку или даже две.

Назавтра у вас в итоге получатся из яичек, нанесенных мошками, червячки в изумительном количестве.

А через несколько дней ваша банка наполнится веселою вереницею флиртующих мошек, которые заменили собой червячков и в свою очередь опять готовы наплодить в той же ягодной питательной среде сколько угодно червячков.

У вас получится почти perpetuum mobile, и вы в мошечном отношении можете быть спокойны.

Лишь бы появилась первая мошка, а она непременно появится, поразив вас необычайною тонкостью чутья.

Как непостижимо тонок и чувствителен аппарат, который дал возможность этой крошке почувствовать, что в Петербурге на Выборгской стороне, во втором корпусе пятиэтажного здания тюрьмы, в одной из тысячи камер на дне маленькой банки из-под варенья лежит маленькая вялая ягода!..

Мало того, примите во внимание, что банка закрыта бумагой и ягодный дух вырывается лишь сквозь небольшую дырочку покрышки!..

Удивительно создание рук человеческих — сейсмограф, аппарат, показывающий землетрясения, где бы на земном шаре они не случились.

Но насколько хитрее устроен аппарат этой мошки!

«Бросая камешки в реку, наблюдай за кругами, ими образуемыми, иначе не будет ли твое бросание пустою забавою», — советует Козьма Прутков.

Памятуя этот глубокомысленный афоризм, я ничуть не ленился наблюдать за жизнью микрокосмоса, образовавшегося у меня в банке.

Да, это совсем самодовлеющий мирок, повторяю, нечто вроде биологического perpetuum mobile.

Из ягод выходят мошки. Мошками питаются пауки. Ягодами — мошки. По мере уничтожения пауками одних на смену приходят новые поколения мошек.

В этом мирке роль провидения играю я, направляя течение жизни в ту или другую сторону.

Я уверен, что пауки меня считают всеблагим, всемогущим, вездесущим, мухи — тоже.

Те и другие молятся на меня.

И не подозревают, что я просто-напросто крамольник.

Совершенно в таком же положении очень часто оказывались и люди.

Целые народы целые века, как греки и римляне, и даже целые тысячелетия, как китайцы, строили храмы, приносили гекатомбы, жертвовали жизнью, горели на кострах, сгнивали на крестах ради своего бога.

А в один прекрасный день являлся новый бог и, как дважды два четыре, доказывал, что предыдущий бог был крамольником.

Народы, целые народы и сейчас поклоняются богу и не подозревая, что он окажется или даже оказался уже крамольником.

Помню, в детстве однажды я ниспровергнул устои старинных дедовских часов.

Часы упали и помялись.

А я, как крамольник, был поставлен отцом в угол.

Для золотого детства угол такое же жестокое наказание, как для юных и зрелых лет камера одиночного заключения, хотя в камере и целых четыре угла.

В углу стоять мне было бы совсем невыносимо, если бы не выручил паук.

С редкостным терпением, вниманием и прилежанием начал я изучать его хитросплетения и не удовольствовавшись, так сказать, статикой дела, чтобы изучить динамику, поймал муху и бросил в сети.

Тощий паук почти на лету поймал мой презент, взглянул на меня благодарными глазами и стал уписывать муху за обе щеки.

Меня часто ставили в угол, так как крамола у меня в крови, и я не только искрамольничался сам, но сумел крамолизировать и сестренку с братом.

Нечего и говорить, что я всегда выбирал себе угол, где поселился тот знакомый паук.

Мало-помалу паук так привык получать от меня пищу, что по собственной инициативе не предпринимал никаких авантюр.

Мало-помалу он обленился, разжирел, у него при малейшем движении появилась буржуазная одышка.

Но тем не менее на меня он всегда глядел подобострастными признательными глазами.

Тогда же у меня явилась мысль:

— За кого меня принимает паук?

И я решил:

— За бога…

И когда в один прекрасный день горничная Пелагея в присутствии паука выдрала меня за ухо, я сгорел со стыда.

— Теперь паук понял, что я не бог, а крамольник.

И в следующий раз я не встал в этот угол.

Как бы то ни было, как в детстве, так и теперь крамола снова связала меня с пауками.

И снова я задаю себе вопрос:

— За кого меня принимают пауки?

И отвечаю:

— За бога.

А так как в камере моей нет и не может быть горничной Пелагеи, то я и не боюсь, что моя репутация бога будет подмочена.