Андрей Валентинов - Лейхтвейс

Под неслышную песню хорошо думалось. Мысли суетились где-то далеко, на самом краешке сознания, не мешая отдыхать. Почему бы и нет? До самого главного еще несколько минут, можно прислониться к холодному кирпичу, расслабить мышцы и просто смотреть вниз. Как недавно, в парижском предместье – и детстве, сидя на широком подоконнике. Колодец двора, куча угля в дальнем углу, шарманка, девочка в белом платье.

…Охрана только у ворот. Прожектора включили, но фасад не освещают. Из дому вышли двое, один в форме, другой в обычном костюме и шляпе. Никакой суеты, в небе пусто. К дому ведут два подъезда, правый и левый. Какой ближе к крыльцу? Левый. Первой остановится машина охраны, Сталина станут прикрывать со всех сторон и наверняка сверху. Однако не слишком низко, никакой диктатор не позволит «марсианам» летать над самой головой. Они ждут удара сверху – или со стороны, на бреющем. Будут ли смотреть на дом? Если и да, то в последнюю очередь. Значит, вверх, потом атака – и снова вверх…

Во время разведки он намекнул Цапле, что лучше всего атаковать в свободном падении, с выходом из пике у самой земли. Нет, с километра на цель точно не упасть, зато можно включить ранец прямо над крышей и устроиться за широкой белой трубой справа от входа. Слишком просто? А кто будет смотреть на трубу? Вот и в Париже на карниз не смотрели. Лишнее измерение – лишний шанс. И девочки в сером платье с маленькой сумочкой здесь нет.

– Она была в Пасси, Никодим! – шепнули за левым ухом. – И я подышала ей в темечко. Она не забудет, а потом я напомню ей еще раз, когда мы встретимся.

Лейхтвейс отмахнулся от Смерти, словно от надоедливой мухи. Не убил, значит жива!

– В темечко, – вновь прошелестела темнота. – В самое темечко. На ее глазах убили тех, кого она хорошо знала, может даже любила. Услышала выстрелы, обернулась, увидела… Кого увидела, Никодим? Ты уже улетел, быстрокрылый, зато я осталась. Вместе с ней, понимаешь?

– Потом пойму, – шевельнул он губами. – Сегодня – Сталин. Все остальное – не важно.

За воротами вспыхнул свет фар. Приехали! Сейчас откроют, сейчас въедут во двор.

Жестокий, расчетливый и невероятно глупый… Услыхав, он очень удивился. Жестокий и расчетливый, ладно. Но глупый? Скольких тысяч мальчишек Сталин лишил отцов, но здесь его подстерегает только один – благородный разбойник Лейхтвейс. Когда-нибудь он расскажет об этой минуте Веронике Оршич. Пусть гордится своим учеником!

Ворота! Первый автомобиль уже во дворе, второй за ним. Бог ехал в пяти машинах… Термидор!.. Был Термидор – и нет его, весь вышел. Стоп! А кто будет после? Бонапарт? Снова Бурбоны? Одни – или вместе с интервентами? Двунадесять языков уже приходили, четырнадцать держав – тоже. Кто сейчас? Гитлер?

Кортеж на середине аллеи.

Время!

Черная молния ушла в черное небо. Вверх – и вниз, острым зигзагом, руной, именуемой «сигель».

…Он скользил по воздуху, по безошибочно рассчитанной дуге, по собственной памяти, по своей короткой жизни. Смотрел только вперед, на черные машины в середине кортежа, на дверцы, которые вот-вот откроются. Они прекрасно видны, как и выбежавшие из первого авто охранники, как люди на крыльце и даже черная точка в самом зените. «Сталинский сокол» на посту. Но поздно, он не промахнется.

…Мальчишка, сидящий у открытого окна, сын «врага народа», сотрудник Абверштелле «Кенигсберг», «марсианин», ученик крылатой синеглазой девушки, террорист и убийца, Николай Владимирович Таубе 1917 года рождения.

Лейхтвейс…

Время, словно воздух из сна, стало плотным и вязким, пространство же исчезло, превратившись в ровную траекторию полета. Позади все – Родина, детство, близкие, вся его жизнь. А что впереди? Сталин умрет, но Термидор никуда не исчезнет, это не человек, а эпоха. На месте того, кто ездит в пяти машинах, мог быть и другой, но Термидор все равно бы наступил. Он убьет человека, но ничего не решит. Страна станет слабее, и этим воспользуется Гитлер – тот самый, которого хотела убить Оршич. Ее обманули. А его самого?