Андрей Валентинов - Лейхтвейс

Черную повязку надели на глаза перед тем, как посадить в служебный карабинерский автобус. Возле него топтались трое, служивые при полной форме с оружием, и шофер. Никто не проронил ни слова. Князя провели внутрь, усадили на жесткую деревянную скамью, придержали за плечи. Мотор сердито зарычал, автобус резко тряхнуло…

Тьма!

Князь даже не пытался угадать, куда его везут. Особой разницы нет. По звуку мотора можно понять: ровная дорога, небольшой подъем, снова ровно и опять подъем, на этот раз очень долгий, хотя и пологий. Почему-то подумалось, что это не Кавеозо, там склоны крутые. Ясно лишь одно: повязка – значит, не сразу. Спасать его жизнь будут долго.

Мысли куда-то пропали. Не было даже страха. Пусто. Темно. Тесно.

Как расстреливали, он видел, и не раз. После разгрома у Капоретто, когда бежали целые дивизии, трибунал не знал пощады. Берсальеры комендантского взвода отказались стрелять в товарищей, и тогда пригнали сенегальцев из прибывших на подмогу французских частей. Эти стреляли, не задумываясь. Лик Смерти был черен… Виновных особо не искали, вырывая из строя первых попавшихся, не трогали только офицеров, которые бежали вместе со всеми, а то и впереди. Потом полк строили квадратом, командир сиплым сорванным голосом читал приговор, к осужденным подводили перепуганного священника.

Повязки на глаза, неглубокая яма, сингалезы щелкают затворами.

Даже Кувалда, патриот из патриотов, был мрачен, как безлунная ночь. Однажды, когда землей присыпали сразу пятерых из соседней роты, он отозвал Дикобраза в сторону, сильно тряхнул за плечо:

– Запомни это, малыш! Подлецы и трусы воюют с собственным народом. Когда мы придем к власти, такое больше никогда не повторится. Клянусь!

Чумба-лилалей, чумба-лилалей, чумба-лилалей! Ла! Ла! Ла!..

А потом был холод – холод и сырость, словно его привезли из лета прямиком в зиму. Под ногами – ступени, очень много, князь быстро потерял им счет. К счастью, конвойные не торопили, придерживали за плечи, а тот, кто был справа, все время повторял:

– Ступенька. Ступенька. Еще ступенька. Ступенька.

Где-то близко капала вода, потом затихла и снова закапала. Лестница кончилась, они шли прямо, затем повернули налево.

– Ступенька, синьор. Ступенька…

Дикобраз не без сожаления прикинул, что проклятые ступеньки следовало считать, как и шаги в коридоре. Хоть какое-то полезное дело. Впрочем, дорогу он видел, мысленно представив себе огромную гору и тоннель внутри – белая нить в угольной черноте. Коридоры широкие, все трое шли в ряд, лестница, напротив, узкая, карабинерам время от времени приходилось протискиваться по одному.

Снова коридор, еще одна белая нить. Откуда-то сбоку потянуло сквозняком, вероятно, там выход. Однако не свернули, пошли дальше.

– Ступенька. Еще ступенька, синьор.

Потом он вновь услыхал шум воды. На этот раз не капли – целый поток, причем где-то совсем рядом. Вновь потянуло холодом.

– Минутку, синьор!

Под ногами – ровная площадка, конвоир возится впереди. Скрежет ключа в замке, визгливый голос давно не смазанных петель.

– Здесь порог, осторожно.

Вода шумела совсем близко, как ему показалось, со всех сторон. Порог был высокий, а дальше снова площадка.

– Ступенька, синьор!

Совет запоздал, подошва поехала вниз, но конвойные удержали. Теперь вели молча, лишь придерживая за плечи. Не зря – камень уходил из-под ног, разбитый, неровный. На этот раз он решил вести счет. Третья… Четвертая… Восьмая… Двадцатая…

– Сюда! Осторожно, стена.

Князь успел протянуть вперед скованные руки. Камень обдал ледяной стужей. Дикобраз постарался запомнить немудреный чертеж – белую нитку в черной пустоте. Три лестницы, три коридора, ориентир – тоннель, ведущий наверх. Едва ли пригодится, но лучше, чем ничего.

Повязку сняли, но свет не вернулся. Тьма сменилась серым сумраком.

– Далеко не уходите, – посоветовал конвоир. – Здесь не только ногу сломать можно. Справа от вас – солома, только, конечно, мокрая. Там и кувшин, а воды вокруг много.

Прощаться не стали, растворились в сизой мгле. Вновь взвизгнули дверные петли…

Солому он отыскал по запаху гнили. Отошел подальше, держась руками за холодный камень, присел, прислонился спиной к стене, закрыл глаза.