Андрей Валентинов - Лейхтвейс

Квадрат десять на десять метров, то ли прихожая, то ли кухня. Слева, если на дверь смотреть, газовая плита, рядом шкаф с продуктами, мойка, этажерка с посудой. Справа – полированный стол, два глубоких мягких кресла. Лампа зеленого стекла, хрустальный графин с водой.

Сзади – коридор, две двери по бокам, одна в торце. Его комната справа, открыта, ключ в кармане. Остальные пока заперты.

За работу!

Усы он уже успел отодрать и наскоро смыл грим. Взглянув в зеркало, одобрил: почти прежний, только волосы темные и лицо словно похудело. Хотел снять партийный значок со свастикой, но в последний миг передумал. Увидит Ламла – не поймет.

Блокнот!

С виду самый обычный, в красивой кожаной обложке, только страницы все уже с цифрами и буквами. Получил от толстячка под роспись буквально пару минут назад. Теперь и ему, шпиону Лейхтвейсу, есть, чем гордиться. Первый личный шифроблокнот! Симметричное шифрование – изобретение американца Гилберта Вернама, каждая страница – отдельный код.

…Только не Лейхтвейс, псевдоним теперь совсем иной. Его даже не стоит произносить, пусть даже про себя.

Он присел за стол, отодвинув в сторону графин, раскрыл кожаную обложку. Сообщение на одну строчку: прибыл, приступил к работе. Но это тоже рубеж, очередной пройденный им Рубикон. До этой минуты у Отца народов к сотруднику немецкого посольства претензий быть не могло, «дежурный» паспорт – не в счет, что тот Фелинг, что этот. Все начинается сейчас, в эту минуту.

Николай Таубе достал из нагрудного кармана полученный от того же Ламлы карандаш, очень красивый, с золотым ободком.

Улыбнулся.

Поехали! Держись, Чингисхан!..

В дверь постучали, когда и положено – перед самым рассветом. Сон был чуток, князь открыл глаза, привстал на кровати. Спал одетым, только пиджак висел на спинке стула да туфли скучали на полу.

– Синьор Руффо! Синьор Руффо! Ваша светлость, вы здесь?

Голос в коридоре показался очень знакомым. Дикобраз взглянул в окно, за которым клубилась серая муть. Полночь – час призраков, рассвет – время арестов.

Снова удары в дверь, кулаком, со всей силы.

– Ваша светлость!..

– Сейчас, – вздохнул он, вставая с кровати и нащупывая ногой туфли. Мелькнула и пропала мысль о побеге. Второй этаж, не так и высоко. Но те, что пришли, тоже об этом знают.

Накинул пиджак, шагнул к двери, отодвинул защелку.

– О, ваша светлость! Вы живы? С вами все в порядке? Какое счастье! Хвала Мадонне Пресвятой и Святому Дженнаро, пусть он и трижды неаполитанец!

Усатое лицо Чезаре Бевилаква, бригадира карабинеров, так и лучилось радостью. Дикобраз отступил на шаг.

– Прошу! Меня как, с вещами? Или уже не понадобятся?

Бригадир, грузно протопав к столу, окинул быстрым и внимательным взглядом комнату.

Выдохнул:

– Уф! Успел… Эти негодяи, эти проклятые убийцы, могли прийти с минуты на минуту. О, ваша светлость, вам следовало тут же бежать наверх, на Кавеозо, как только увидели рисунок на двери!.. Очень, очень неосторожно!

Задумавшись на миг, подкрутил левый ус.

– Вещи? А зачем? Здесь их никто не тронет.

Дикобраз взял с подоконника мыльницу и зубную щетку, рассовал по карманам. Нащупал в левом молитвенник и грустно улыбнулся. Вдруг пригодится?

Все? Кажется, все. Бумаги он сжег перед сном. Подошел к усачу, протянул руки. Тот недоуменно моргнул.

– Что вы, князь? О-о, вы не арестованы, я пришел, чтобы спасти вашу жизнь. Это мой непременный долг, как государственного служащего и вашего искреннего друга. Да, друга!..

Подумал немного, взглянул искоса.

– Хотя, знаете, неплохая идея. Мы их всех обманем. О-о-о! Пусть проклятые убийцы думают, что вы попали в лапы закона. Так будет надежнее. Они не посмеют, да!

Отстегнул от пояса наручники, примерился.

Щелк!

Дикобраз без всяких эмоций прикинул, что в эту рань их никто не увидит, даже самые проклятые убийцы. Свидетелей не будет, равно как документов. Если не арест, значит ордер без надобности.

У самого порога он оглянулся, прощаясь. Не так долго здесь и прожил, а привык. Будет вспоминать, если, конечно, останется время.

Мощная длань синьора бригадира взяла под локоть. Не выпустит! Князь шагнул в темноту коридора и, чтобы не думать о самом плохом, беззвучно шевельнул губами.