Вероника Батхен - Масло айвы — три дихрама, сок мирта, сок яблоневых цветов…

Абу Салям помрачнел ненадолго, но все же ответил.

— Это след от кинжала моего друга, Элеазара, любимого ученика Ибн Сины. Когда я получил этот шрам, то был немногим старше тебя.

— Вы не поделили женщину, золото или книгу?

— Долгая история, друг мой, не для светлого, доброго вечера. Когда-нибудь я расскажу её…

— Ночь моей свадьбы уже прошла!

— Если Аллаху будет угодно, однажды ты станешь бродить у дверей спальни, ожидая появления на свет первенца, — ласково произнес Абу Салям. — Тогда и услышишь. Погоди-ка, давай поможем!

Телегу водовоза развернуло посреди улицы, колесо попало в щель между камнями. Запряженный в оглобли мул истошно ревел, водовоз бранился и тянул за уздечку. Подхватив за задок телегу, Абу Салям поднатужился, как бы вправляя бедренную кость. Скрип — и колесо освободилось. И тело освободилось, стало легким, словно мыльный пузырь. Острая боль царапнула грудь слева, сжала сердце когтями — и тоже начала таять. Враз обессилевший старый лекарь сел прямо на камни, оперся спиной о тележное колесо. Он слышал своё дыхание, редеющий пульс, гулкий плеск воды в бочке, шумный храп лошади. Время потекло медленно.

— Учитель, что случилось, вам плохо? — Игнасий склонился над Абу Салямом, прижался ухом к груди, нащупал жилку на шее. — Вы же говорили!!! Говорили, что знаете секрет бессмертия Ибн Сины! Не оставляйте меня, отец! Я не справлюсь…

Лицо ученика исказила детская обида, слезы заволокли глаза. Справишься, мальчик!

И моя Сатеник справится, она сделана из чеканного серебра и булата. Не о чем горевать.

— Ты мое бессмертие, — одними губами прошептал Абу Салям.

Игнасий понял. Старый лекарь закрыл глаза.

Перед ним шумел, цвел, зрел, торговался, любил и ссорился Исфахан. Брели верблюды, цокали копытами по камням бурые ослики, горделиво выступали холеные арабские жеребцы, красуясь позолоченной сбруей. Бряцали мечами стражники, стучали абаками купцы, чванно покачивали бедрами луноликие девы, крались старухи, пряча в платках надушенные записки.

Поэты читали в кабаках разрушительные стихи и запивали гневные речи ширазским вином, канатоходцы пробегали над площадями, падишах подписывал разрушительные указы и забывал о них, едва отбросив перо.

В тихом саду Ибн Сины круглый год цвели розы. Белые, желтые, красные, светло-лилейные, нежно-лиловые, цвета заката, рассвета, крови и молока. Учитель любил цветы.

А ученики любили своего учителя. Разлучительница собраний похитила душу величайшего из врачей, но тело оставалось нетленным, теплым и гибким.

Сорок рецептов, ведущих к бессмертию, скрывала тайная книга. Сорок учеников выучили каждый по одному — и бросили в огонь свиток. Сорок мужей решили, что они боги и могут все. Неважно, что пожелал измученный старик, боль и страх помутили ему разум.

Каждый из лекарей изготовил по снадобью и в свой черед применил — умастил мертвое тело, смочил губы, капнул под веки или в ушную раковину. Тридцать девять дней прошло, но ни запаха тления, ни могильных червей не возникло, Ибн Сина лежал словно бы улыбаясь, думая о своем и розы распускались над незакрытым гробом. Сороковой ученик нес стеклянный сосуд с последней драгоценной и сложной мазью. Стоит умастить ей ладони, веки, точку лба и середину груди, а затем послать к сердцу живительную теплоту — и средоточие жизни снова забьётся, двинет кровь по усталым венам, оживит нервы, разбудит затаившееся страдание…

«Управитель, что ведал доселе моим телом, управлять отныне не способен», — сказал Учитель, перед тем как испустить дух. Он был сильным и добрым. Самым добрым на свете. Он заслужил покой.

…Масло айвы — три дихрама, сок мирта, сок яблоневых цветов…

Ученик уронил на камни звонкий сосуд.