Вероника Батхен: Сердце осы [СИ]

Ленуру нашли в капусте. Точнее в куче буковых листьев — Айше-абла ходила на Агармыш за шиповником, а вернулась с нежданным прибытком. Голый, кудрявый младенец нескольких дней от роду дремал на руках спасительницы и улыбался во сне. Женщины долго судачили — кто в Старом Крыму ходил с пузом, но так и не вычислили виновницу. Может и пришлая гулена приехала опростаться подальше от чужих глаз, да и бросить дите на произвол судьбы. Времена-то стоят голодные, жить всем хочется.

Девочка оказалась тиха, не плакала попусту и охотно пила козье молоко из соски. Фельдшерица из амбулатории освидетельствовала: здорова. По правилам подкидыша следовало отправить в больницу, а затем оформить в детдом. Но Айше-абла отказалась отдавать дите. Год назад у нее погиб единственный сын, муж давно ушел к молодой, жить одной опостылело. Возмущение соседок закипело ключом — сама мол едва концы с концами сводит, а туда же, лишний рот пригрела. Но татарка уперлась: раз дал бог дочку на старости лет, значит выкормлю. Поворчав, бабы смирились и одна за другой потянулись в дом, да не с пустыми руками — кто пеленок принесет, кто распашонок, кто одеяльце от своих внуков. Пусть послужит сиротке.

Зима выдалась скверной — отключали электричество, газ и воду, едва ходили автобусы. Деньги водились разве что у бандитов, магазины стояли пустые словно в войну, фонари не работали. Неуемная Айше-абла пласталась как проклятая — и по хозяйству, и с козами, и с курами, и торговать умудрялась на базаре, по-цыгански пристроив дочку в платке на бедре. Уставала так, что порой засыпала сидя с товаром, и соседки пихали в бок: ай, вставай, джян. Не жаловалась. И ни дня не жалела.

Окруженная материнской любовью, Ленура расцветала на глазах — хоть для газеты фотографируй. Младенческой пухлости, правда, в ней не проявилось, словно еда не шла впрок. Зато локоны вились, как у немецкой куклы и ресницы отбрасывали тень на румяные щеки и первые зубки прорезались ровненькие, как по линейке. Разговаривать девочка начала поздно, говорила мало, больше показывала пальцем и смеялась заливисто. Зато к хозяйству прилепилась, едва встав на ноги — сыпала курам корм, ворошила землю на грядках, старательно собирала клубнику и вычищала капустных червей. Следом за аблой бродила по склонам, лугам и пустошам, собирала душистый чабрец и золотые свечки татар-чая, нежные лепестки шиповника, бархатистые на ощупь орехи. Подолгу смотрела в воду священного родника, следила, как дубовые листья медленно падают с веток и устилают каменную чашу…

Через год-другой соседи начали замечать, что дела у сердобольной татарки идут все лучше. Козы круглый год доятся, молоко у них жирное, и не киснет в любую жару. Куры несутся дай бог, цыплята растут крепкими и не дохнут от всякой заразы. Персики вызревают, словно не было в мае заморозков и не выбило завязи по садам. Колодец не пересыхает, ливни не размывают грядок, град не бьет стекол — а в округе между тем ни единой целой теплицы. Дела… Бабье мнение разделилось — одни уверяли, что аллах благословил старую Айше за доброту к сироте, другие — что старуха повадилась колдовать, и приемная дочка тому причиной.

Когда появились ульи, несуразности стали явными. Утомленная хозяйством Айше-абла почти не подходила к колодам. Тем не менее густой душистый мед струился рекой, пчелы исправно плодились и в жаркие дни гудели над садом. И прямо посреди пчелиного роя играла малышка Ленура — без сетки, без костюма и дымовухи. Звонко смеясь, девочка прикармливала пчел прямо с ладоней, пела им песенки на неразборчивом детском языке, голыми руками выпутывала из волос, брала в ладони и нашептывала что-то тайное. К тому, что сиротку не трогают ни собаки, ни петухи, ни злые гуси, в селе привыкли. Но пчелы?

Понемногу соседки стали обходить дом Айше стороной, перестали брать у нее молоко и яйца. Несомненно, старухе завидовали, но и побаивались тоже. До дохлых кошек через забор дело не доходило, но когда прохудилась крыша, хозяйке пришлось нанимать рабочих в городе и платить им деньгами. Другая бы озлобилась или начала ныть, но Айше-абла словно не замечала всеобщего отчуждения — так же неторопливо, чуть раскачиваясь на ходу, поспешала в магазин, так же грозила палкой упрямым козам, так же пышно, по-городскому наряжала сиротку и прогуливалась с ней за ручку по пятницам. Мать и бабку упрямой татарки депортировали в 44 м, и за долгую жизнь ей доводилось видеть вещи намного хуже, чем косые взгляды сварливых баб.