У них там на крыльце — паУза. «Медленно встаёт». Или — доходит? А я ж — мальчишечка простой, душа нараспашку, весь как на ладони. Я и ору себе от колодца радостно:
— О! Иона! С приехалом! Как живёшь-можешь? Илья Иваныч! Наше твоей милости! Не позабыл ещё?! Всегда рад видеть!
Тут Трифа с рушничком в руках, всхлипывает, уже чисто напоследок. Я на неё глянул и продолжаю. В голос, весело, через пол-двора:
— Эй, люди добрые, подскажите-посоветуйте, что это за хрен-неуч-раздаёбина появился во славном городке Муромском? Который раскрасавицу мою до горючих слёз довёл?
И — тишина.
Только групповой «ик» по двору прошелестел.
Все молчат, переглядываются. Иона в угол смотрит. Там корыты для свиней стоят. Чего он выглядеть пытается? Ещё один клад Богородицы?
Илья бороду на палец намотал и дёргает. Отчего челюсти у него сжимаются сильнее. Чтобы слова лишнего не промолвить? Ну, и сколько мы так будем в молчанку играть?
— Подойди, отроче, под благословение.
Елизарий высказался. Как в воду перд… Мда. Меня отроком… уж и не вспомню когда звали. В Смоленске, в «прыщах»? И не то, чтобы много времени прошло, но у меня тут — как на войне — год за три.
А этот — ручку вперёд, ладонью вниз, вытянул, перстнем дорогим посверкивает. Милость оказывает — дозволяет к ручке пастырской приложиться.
Факеншит! Да за такую «милость» я и сам могу… приложить! В сыру землю по самы ноздри…
Спокойно, Ваня. Давай легко, весело.
— А хорош у тебя камушек, дядя. Иона за такой бы — десяток сирот год кормить смог.
— Сей перстень смагардовый есть дар владыки нашего, епископа Черниговского Антония, знак власти моей, им даденной. С самого Царьграда привезён, в Святой Софии тамошней освящён. Я наместник владычный в Муромских землях, отец Елизарий. Подойди, отроче, под благословение отеческое, приложись.
Факеншит уелбантуренный! Был бы у меня такой отец — я б ещё на пуповине повесился!
Спокойно, Ваня. «Весело подняли, весело понесли…». Да и вынесли… К едрене фене…
— Я и говорю — хорош камушек. Так Антоний его на сирот пожертвовал? Молодец, владыко, щедр. Иона, ты бы прибрал цацку, пока не попятили. Дядя-то не убережёт, прохлопает.
Дядя понимает, что над ним насмехаются. Шутки шутят. Ну пошути в ответ! Давай языки почешем, острыми словами покидаемся. Посмеёмся да разойдёмся. Человек без юмора — хуже чумы и голода. На «Святой Руси» и от смерти — смешно.
«Цените юмор и пофигизм. Они порой вытаскивают нас из таких ситуаций, в которых нас оставляет даже надежда».
Ценим, применяем. Ситуации «оставлены без надежды» — наша национальная среда обитания.
Увы, дяде нужно статус блюсть. Он не видит во мне человека — только Воеводу Всеволжского. Мутного князьца сопредельного поганского, по большей части, племени.
Буду точен: другой, сильно статусом озабоченный персонаж на этом дворе — я.
Вокруг полно народу. На пришлых мне плевать, но здесь и мои, и муромские. С которыми мне жить и работать. Если я позволю этому… чудаку золочёному меня «нагнуть», мою женщину до слёз доводить… количество вынутых кубических саженей грунта и положенных погонных саженей брёвен — упадёт сразу.
Да и не буду я ему ручки нацеловывать! В другой стране вырос. В тех подворотнях, где я «жизненные университеты» проходил, дамам — с удовольствием. И не только ручки… А вот такому хрену… Он мне что, «Крёстный отец»? А в морду?
Мне ссора — не нужна. Мне нужно чёткое понимание всеми окружающими: за глупые шутки по моим делам — взыскивается.
Елизарий ручку убрал, нос задрал:
— Пойдёмте же братия, в храм, паства, поди заждалась, неколи нам время на невежу переводить.
И — топ-топ с крыльца.
Факеншит! Он так и уйдёт?! Ну уж нет!
— Эт ты, поп, точно сказал. Вежества у меня маловато. Мы академиев не кончали. Однако, по простоте своей, полагаю, что коли обидел девушку по глупости, то и извиниться перед ней надобно. Проси прощения у Трифены.
И киваю на Трифу. Поп так и встал посередь двора.
— Чего?! Мне?! Самого владыки лица представителю?! У какой-то… подстилки безродной — прощения просить?!
Эх, дядя. Кому ж ты такое лепишь? Я ж — дерьмократ, либераст и это… как же его… общечеловек. Как ГБ. А кто ещё более «общечеловечен»?
Иисус прямо сказал: «Пусть бросит в неё камень тот, кто сам без греха». А ты, хоть и не камни, слова обидные — бросаешь. Судишь. А ведь сказано: «Не судите. И не судимы будете».
Худой поп, однако, попался. ПОповый.
Чем хорош колодец? — В нем вода есть. А ведро я уже достал. Вот я это ведро на Елизария и выплеснул.
Читать дальше