Эрик Рассел - Рассказы. Часть 2 [компиляция]

Вдобавок вшивая дрянь никогда не станет офицером, и в колледже это знают. Похоже, они всё здесь устроили так, что хорошие и дурные стороны курсантов начинают проявляться буквально сразу. Макшейн вдруг понял: ему придётся постоянно держать ушки на макушке и следить за каждым своим шагом. Целых четыре года. А что такое четыре года в ту пору жизни, когда в жилах бурлит горячая кровь и избыток сил рвётся наружу, неистово требуя выхода?

— Скажите, Биллингс, когда здесь едят?

— Ланч, сэр, у нас бывает в половине первого. Вы без труда услышите звуки столовского гонга. Осмелюсь заметить, сэр, с вашей стороны будет весьма благоразумно являться туда с минимальным опозданием.

— Это ещё почему? Или, если я немного запоздаю, мою еду слопают крысы?

— Нет, сэр, но своевременность — это проявление вежливости. Офицер и джентльмен всегда вежливы.

— Благодарю вас, Биллингс. Простите моё любопытство, но скажите, сколько лет вы прослужили офицером?

— Мне, сэр, такого счастья никогда не выпадало.

Макшейн внимательно посмотрел на ординарца.

— Наверное, меня следовало бы отчитать за то, что лезу не в свои дела.

— В самом деле, сэр, я и не мечтал о…

— Не надо меня оправдывать, я повёл себя грубо, — перебил его Макшейн, не сводя со старика глаз. — Я не хотел вас обидеть, Биллингс. Просто у меня иногда слова опережают мысли. У новичков такое бывает часто. Я прошу вас, Биллингс, в такие моменты не обращайте на меня внимания.

— Не могу, сэр. Присматривать за вами — моя работа. К тому же я привык к шуткам молодых джентльменов.

Рука Биллингса извлекла из чемодана фотографию некоей красотки по имени Сильвия Лафонтен. Фотография была большой, восемь дюймов на двенадцать. Весь наряд Сильвии состоял из страусового пера, прикрывавшего то, что пониже пупка. Держа снимок на расстоянии вытянутой руки, Биллингс равнодушно смотрел на красотку. Ни один мускул его лица не дрогнул.

— Нравится? — спросил Макшейн.

— Она на редкость очаровательна, сэр. Однако было бы неразумно помещать эту фотографию на стену.

— Но почему? Ведь это моя комната, правда?

— Несомненно, сэр. Просто я опасаюсь, что коммодору это может не понравиться.

— Причём тут коммодор? Мои вкусы по части женщин — это моё личное дело.

— Вы абсолютно правы, сэр. Но ваша комната в первую очередь — жилище офицера. Офицер обязан быть джентльменом. А джентльмен общается только с леди.

— Вы хотите сказать, что Сильвия — не леди?

— Леди никогда не станет выставлять свою обнажённую грудь на всеобщее обозрение, — с неожиданной твёрдостью отчеканил Биллингс.

— Ну, монастырь! — обхватив голову руками, взвыл Макшейн.

— Если я уберу этот снимок обратно в чемодан, сэр, я бы посоветовал вам держать его закрытым. Может, вы не захотите компрометировать себя, и я отнесу фотографию в котельную и сожгу в топке?

— Тогда лучше заберите её домой и глазейте в своё удовольствие!

— Это было бы на редкость непристойным поступком, сэр. Изображённая здесь особа годится мне едва ли не во внучки.

— Простите меня за эти слова, Биллингс.

Макшейн встал, несколько раз смущённо прошёлся по комнате и остановился у окна. Все четыре года ему предстоит глядеть на эту лужайку. Не ахти какая отрада для глаз.

— Чёрт бы меня побрал, сколько всего такого, чему мне ещё придётся учиться.

— Вы обязательно этому научитесь, сэр. У всех наших лучших выпускников поначалу бывали трудности. Я служу здесь много лет и знаю, о чём говорю. Я видел, какими они сюда приходили и какими покидали стены колледжа. А иногда они возвращались, и я видел, какими они стали.

— Возвращались?

— Да, сэр. Один из них любезно выбрал время и почтил нас своим посещением. Это было около двух месяцев назад. Во время учёбы он жил здесь, этажом выше, в помещении номер тридцать два. В юности с ним просто сладу не было, но мы общими усилиями сняли с него стружку и добились успеха.

Биллингс горделиво тряхнул бакенбардами.

— Сегодня, сэр, его знают повсюду. Это — звёздный адмирал Кеннеди.

Первые занятия начались на следующее же утро, хотя они и не значились в выданном Макшейну буклетике с расписанием. Правильнее было бы их назвать ознакомительными беседами. Первым перед курсантами предстал коммодор Мерсер. Облачённый в идеально отглаженную форму, он стоял на невысоком подиуме, внимательно глядя на сорок юнцов нового набора. Под опытным взглядом коммодора каждому из них казалось, что внимание Мерсера обращено именно на него.