Эрик Рассел - Рассказы. Часть 2 [компиляция]

Он проверил передатчик и автоматы восьми рявкающих в пустоту репитеров, лёг в постель и в тысячный раз стал думать, выдержит он эти десять лет или сойдёт с ума. Если он сойдёт с ума, врачи вцепятся в него и станут мудрить, пытаясь найти причину болезни и лекарство от неё. Они хитрые, ох, какие хитрые! Но где-то их хвалёная хитрость оказывается бессильной…

Он заснул тяжёлым, мучительным сном. То, что сначала принимаешь за глупость, иной раз оборачивается неторопливой мудростью. Самую сложную проблему можно решить, если раздумывать над ней неделю, месяц, год, десять лет, хотя ответ нам, может быть, нужен сегодня, сейчас, немедленно.

Настал черёд и того, что называли «ниточкой к сердцу». Грузовой корабль «Хендерсон» вынырнул из звёздных россыпей, стал расти, увеличиваться, загудели включившиеся антигравитаторы, и он повис над главным передатчиком на высоте двух тысяч футов. На посадку и взлёт ему не хватило бы горючего, поэтому он просто остановился на минуту, сбросил то, что было результатом последнего достижения учёных, протягивающих ниточку к сердцу, и снова взмыл в чёрный провал. Груз полетел в окутывающую Бунду темноту вихрем больших серых снежинок.

Он проснулся на рассвете, не зная о ночном госте. Ракету, завозящую ему раз в год продукты, он ждал только через четыре месяца. Он взглянул ослепшими от сна глазами на часы у кровати, наморщил лоб, пытаясь понять, что разбудило его так рано. Какая-то смутная тень вползла в его сон. Что это было?

— Звук… Звук!

Он сел, прислушался. Снова звук, приглушённый расстоянием и толщиной стен, похожий на крик бездомного котёнка… на горький детский плач… Нет, послышалось. Видно, он стал сходить с ума. Четыре года он продержался, остальные шесть придётся коротать здесь тому добровольному узнику, который займёт его место. Он слышит звуки, которых нет; это верный признак душевного расстройства. Но звук прилетел снова. Он встал, оделся, подошёл к зеркалу. Нет, лицо, которое глянуло на него оттуда, нельзя назвать лицом маньяка: оно взволнованное, осунувшееся, но не тупое, не искажено безумием. Опять заплакал ребёнок. Он пошёл в аппаратную, поглядел на пульт. Стрелка всё так же методично дёргалась, застывала на секунду и падала.

— Бунда-1! Бип-бип-боп!..

Здесь всё в порядке. Он вернулся в спальню и стал напряжённо слушать. Что-то… кто-то рыдал в рассветных сумерках над беззвучно подымающейся водой. Что это, что? Отомкнув запор непослушными пальцами, он толкнул дверь и встал на пороге, дрожа. Звук кинулся к нему, налетел, прильнул, хлынул в сердце. Он задохнулся. С трудом оторвавшись наконец от косяка, он бросился в кладовую и принялся совать в карманы печенье. В дверях он упал, но не почувствовал боли, вскочил и побежал, не разбирая дороги, не замечая, что всхлипывает от счастья, туда, где белела галька прибрежной полосы. У самой кромки воды, лениво наползающей на камни, он остановился, широко раскинув руки, с сияющими глазами, и чайки, сотни чаек закружились, заметались над ним. Они выхватывали протянутое им печенье, суетились у его ног на песке, шумели крыльями, пронзительно кричали…

В их крике он слышал песню пустынных островов, гимн вечного моря, дикую ликующую мелодию — голос родной Земли.

Он был один во тьме — и никого больше. Ни голоса, ни шёпота. Ни прикосновения руки. Ни тепла другого сердца. Кромешный мрак. Одиночество.

Заточение навечно во тьму, молчание и безучастность. Кара. Тюрьма без приговора. Наказание без преступления.

И нет надежды на помощь и спасение извне. Нет жалости или симпатии в другой душе, в другом сердце. Нет дверей, которые можно было бы отворить, нет замков, которые можно было бы отпереть, нет запоров, которые можно было сорвать. Лишь мрачная, траурная ночь, в которой ищи не ищи — не найдёшь ничего.

Взмахни направо — и уткнёшься в ничто. Взмахни налево — и встретишь пустоту, полную и абсолютную. Ступи во тьму, словно слепец, и не будет ни пола, ни стен, ни эха шагов; ничего, способного указать путь.

Лишь одно он воспринимал — себя.

А раз единственные доступные средства и силы лежали внутри, значит, он сам должен стать инструментом своего спасения.

Как?

Всякая задача имеет решение. Этим постулатом живёт наука. Он был настоящим учёным и потому не мог не принять вызова своим способностям. Пытками ему служили скука, одиночество, духовная и физическая стерильность. Их невозможно терпеть. Простейший выход — воображение. И, сидя в смирительной рубашке, можно вырваться из материальной западни в мир собственных фантазий.