Елена Блонди: Insecto: Третья встреча [СИ]

Когда заснул, мама осторожно положила его руку на стол, сдвинула подальше, чтоб не свалилась с края на колено и не разбудила. Села напротив. Танюшка, сидя на полу, привалилась к ее бедру. Отдыхали, глядели на спящего.

— Мам? Ты откуда знала, что надо сделать?

— А вы меня уже совсем на помойку списали? Зажалели до полной отставки?

— Ну… Прости. Да, в общем-то. Берегли.

— От жизни, Танюшкин, не убережешь.

— А я тебя потому и позвала…

— А я и поняла. Молодец и спасибо.

«Видно, время пришло» — подумала Таня. Положила голову маме на бедро, прикрыла глаза, уплывая в дремоту. Но слушая ухом спальню, где Тишечка. Так покойно, легко, как давно уже не было. Только жаль, что все — из-за приступа. Может, мама знает, как быть? Может, все не так страшно и мама, как в детстве — все исправит?

Скрежет ключа прихлопнул дремоту, расшиб ладонью паники. Таня вскочила. Схватила мамину руку. Стояли рядышком, закрывая от распахнутой кухонной двери сидящего Арика. Чтобы кто-то, ночью? Из своих, с ключами… Никогда так. Вернее, так давно, что Танюшка и не помнит этого.

«Или отец», стукало сердце, издеваясь, «или муж». И все быстрее-быстрее «или, или, или-или, илиилиили…» И непонятно, чье сердце отстукивает — ее или мамино. Но в дверях появились двое. Таня почувствовала, как обмякло мамино плечо. Выдохнули вместе, глядя на темные фигуры в проеме. А мужчины замялись на пороге, с удивлением глядя на своих женщин.

Скрипкинз вытянул шею, увидел у стола Арика. Нахмурился. Отвернулся — уйти в ванную комнату.

— Петя, останься, — сказала Танюшка, — и ты, пап.

Отец прошел к плите, пятная чистый пол красно-зелеными следами. Приложился к носику чайника. Глотал долго и шумно. Таня поняла — тянет время.

Скрипкинз стоял в дверях. Измученный и грязный, куртка мокрая — туман. Смотрел на жену, на Арика. Машинально оглаживал карман, трогал, проверял застегнутую пуговицу. Там нож, поняла Таня.

— Ну? — отцу пить и ждать надоело.

— Ты сядь, Саша, — сказала мама.

— Грязный я.

— Ничего.

И, глядя на мужа, сказала:

— Родителя трогать нельзя. Его убьешь — Арик умрет…

— Родителя, говоришь, — слова цеплялись за потрескавшиеся губы, падали булыжниками, — ну-ну. А я знаю, кто из тварей — его родитель?

— Не знаешь, — согласилась мама. Обхватила Танюшку за талию, прижала к себе, — а раз так, то — никого из родителей нельзя.

— Да? — но возразить отец не успел. Скрипкинз простонал что-то и рванулся в туалет.

Молча ждали, слушали, как выворачивает его наизнанку — снова и снова.

— Эх, герои… — сказала мама. Удержала Танюшку, — подожди, милая, успеешь. Пусть справится.

И обращаясь к отцу:

— Что сделал? Или — ты?

Отец стоял, не поворачиваясь. Смотрел на кафель над плитой — в свежих капельках жира.

— Темно там было, — сказал глухо, — твари не светили даже, только жужжалово. На нервах, до костей пробирало. Я психанул, послал Петьку вперед, наорал на него.

— В темноту? — звонко спросила Таня.

— Ты ж знаешь — чего опасаться. Они берут только тех, кто хочет. Не нас…

— Ну?

— Потом фонарем посветили. А тварь — с начинкой.

Он скрежетнул чайником по плите. Скрипкинз уже не блевал, ворочался, шелестел туалетной бумагой.

— Девушка там, — шепотом сказал отец.

— Саша… — в маминых глазах отражались два плафона в стеклянных оранжевых оборках.

— Она у Петьки на руках умерла. Задохнулась на нашем воздухе.

Он подошел к жене и встал, глядя ей в лицо.

«Вот и пришло время, пришло», снова подумалось Тане. Она прошла мимо родителей, сильно толкнув отца плечом:

— Петенька? — сказала дверям туалета, — папа все рассказал. Выходи.

Из полутемного коридора посмотрела на маленькую серьезную маму, грязного отца. На тяжело дремлющего Арика.

— Мы сядем. Все-все. И, наконец, будем друг с другом говорить. Сегодня и всегда. Обо всем. Давай, любимый. И Арик расскажет, что знает. Справимся…