Елена Блонди - Insecto - Третья встреча [СИ]

Скрипкинз тогда вернулся домой и два дня сидел в спальне. Таня приносила ему водки, садилась у ног, плакала тихо-тихо. А потом делала улыбку рассеянную, шла в кухню, готовила, разговаривала. И даже с Ариком. Он теперь редко с сестрой говорил. Только, когда чувствовал — что-то случилось. Лицо поднимет, глаза затянет веками, белки поблескивают. И начинает что-нибудь из их детского. Медленным таким голосом. Таня, сдерживая тошноту, улыбалась, отвечала.

Снова шла в комнату. Тишечка маленькая совсем была, надо было пеленки менять, то-се. Меняла. Снова садилась у ног мужа, поплакать. И снова шла. Потому что, если долго не выходила, Арик беспокоиться начинал. Задавал маме вопросы. А лучше бы не надо. Беспокойство возвратников чем угодно могло обернуться.

Когда случилась эта смерть, а потом и еще — у других, когда стали шепотом, оглядываясь, всякое говорить — на улицах, друг другу, людям, — возвратники днем все больше спали, — тогда отец стал уходить на ночь. Сначала редко и как бы невзначай. То позвонит — задержался. То с другом куда поедет. Потом — чаще. А потом мама, когда ввалился утром уставший так, что, не раздевшись, вырубился, — одежду понесла в ванну. И нашла нож. Зеленкой вымазан, в хитиновой скорлупе налипшей.

Таня думала, не выдержит мать. Думала, придется — в клинику. А страшно. Тут — один и все-таки родная кровь, хоть и капля ее осталась. А там — кто знает, что там делается. Особенно по ночам.

Отпоили, в-общем, лекарствами. Стала тихая. На Арика перестала смотреть даже. Поесть сделает, постирает, что нужно и сама по себе. Телевизор, или на улицу — пройтись с подругами. Таня раз послушала — о сериале разговаривают, смеются даже, переживают, ахают. А глянула — у всех глаза кукольные, только рты разеваются и проговаривают привычное, из когдатошней жизни. Больше не смотрела.

Иногда удивлялась горько. Все понеслось быстрее и быстрее, для перемен и десятков лет не надо, — что ни месяц, то все почужее и подругее. А людей друг от друга относит какая-то сила центробежная. Все притворяются, что — хорошо. Глаза жмурят, и — подальше от всех, чтоб никто не открыл ненароком. Не поднял им веки.

Поэтому, когда Скрипкинз, ее Скрипкинз — любимый смешной мальчишка, обожаемый до ночных слез после секса — не пришел ночевать в одну из ночей… Отца в эту ночь тоже не было. И вернулись они вместе, грязные, молчаливые, сами затеяли стирку и долго-долго мылись по очереди…

Поэтому, ничего не сказав днем, Таня заперла вечером дверь их спальни и отлюбила Скрипкинза так, как не любила уже давно, измученная хлопотами, малышкой, волнениями. Сев рядом с ним, лежащим плашмя, погладила голый живот мужа и — поговорила. Заставила его поговорить. Он все рассказал. Уткнувшись ей в скрещенные ноги, целовал бедро. И она мужа целовала. Отпустила. Позволила делать, как решил. Но — чтоб она знала все. Не скрывал чтоб и не молчал. Тяжело, очень тяжело. Страшно. Но обоим стало легче жить.

Вот и раздумалась о муже, об отце. Хоть и пыталась не думать в эту сторону. Таня подышала на холодное стекло, написала в облачке свое имя. Скрипнула пальцем. Вернулась к дверям, где крался слух, напомнив себе — вот если б не было жужжания, так?

… А дальше — спальня для гостей. На самом деле — кладовка раньше была. Маленькая. Но когда стало понятно, что все больше квартир занято жуками, и на ночь все чаще кто-нибудь остается — вынесли хлам и поставили узкую койку походную. Таня радовалась, что эта кладовка есть. Потому что за следующей дверью — спальня старшего брата.

Пустая стояла. А вернулся — снова в ней. Или — на балконе ночевал. В комнату к нему Таня давно уж не заглядывала.

Встретила тогда его радостно. Дура малолетняя, новых горизонтов захотела. Мать и отца воспитывала. Арик доброжелателен был, поразговаривал. Как… как с котенком, что описался и — будет еще. А если будет писаться все время — придется отдать. Или еще что. Может, так только почудилось Танюшке, но охота вести разговоры пропала. И в комнату заглядывать она к брату зареклась. После того, как ворвалась, не подумав о времени, и увидела Проистекание.

Танин палец соскользнул, оставив после имени длинную закорючку. Лучше б… А до сих пор и не знает — что лучше. И, кажется, никто не знает.

Арик, возможно, знает в сто раз больше. Но это не их знания. Может быть — не его. Скрипочка уверяет, что по ночам, когда на балконе остается и пьет-пьет разинутым ртом эту зеленую в воздухе мерзость, как маленькие дети, катаясь на санках, хватают смеющимися ртами морозный воздух, — он общается так. С другими. Или — с родителем. Когда-то Таня попыталась у брата спросить, но снова полоску белков увидела вместо взгляда. И — голову запрокинул…