Елена Блонди - Insecto - Третья встреча [СИ]

За его дверями — тихо. Он совсем тихий, как все возвратники. Поглощенный. Самое подходящее слово. Все делает почти беззвучно. Но от этого — не менее противно.

А дальше — телевизор тихонько бормочет. Мама его не выключает почти. Лишь бы мелькало что-то. Особенно в такие ночи, когда нет отца. И Скрипкинз… Господи, сделай так, чтоб вернулись! Пусть вернутся! Когда-нибудь тебе, Господи, надоест, наверное, что я с одной и той же просьбой, но — все остальное можно потом. Даже следующие разы можно потом. Лишь бы вернулись — в этот раз.

Таня устала смотреть. И нельзя долго — наутро глаза будут болеть. Это — не их свет и не для них. Не для людей…

Отошла к плите, налила себе остывшего чаю. Села спиной к пупырчатым обоям и вытянула ноги. Сейчас бы кота, чтоб потерся и помурлыкал. Но исчезли потихоньку. Точно никто не знает, отчего. По всяким, верно, причинам. Глотала безвкусный чай. Решала — пойти в спальню и попробовать заснуть? А если не получится? Здесь хоть шкафы, табуретки, окно. Можно передвигаться, не боясь разбудить Тишечку.

— Таня… — поставила резко чашку, плеснув влагой на пальцы. Арик стоял в дверях, ладонями вел по белой краске. Голова запрокинута, белки блестят. Ноги стоят как-то неловко, носком одной наступил на пальцы другой. И — дрожат колени…

Медленно поднялась, смотря. Не знала, что делать. Из уха брата сочилась темно-зеленая жидкость. Таня сглотнула и передернулась, горло сжал спазм. Подумала — сейчас вырвет ее на пол фонтаном коричневого, согретого в желудке теплой человеческой кровью ее, чаем.

— Плохо, Таня… — голос брата скрипел, как ее палец по стеклу. И такой же негромкий. Сначала подумала — совсем ему плохо. Но, подойдя нерешительно, вдруг поняла — маму будить не хочет! Стояла, растопырив руки, — как Майма. Смотрела в лихорадочно блестящие, выпавшие, наконец, из-под натянутых век зрачки. Карие, с лучиками из темной серединки. Укололась воспоминанием — рисовала их часто, в начальной школе. Писала под картинкой «мой брат» — печатными буквами.

Прокашлялась и спросила:

— Что плохо, Арик? — и отступила на шаг, глядя на бледные пальцы. Тянул к ней вялую руку…

Помедлила. И протянула свою, подала брату. Охнула, когда вцепился сильно, пережимая сосуды. Застучало в голове, в пальцах, закидалось в груди в разные стороны сердце. Рванула было руку к себе, отнимая, но застыла. Все-таки, плохо ему, очень. И с каждой секундой — хуже. Держала холодную рыбу его ладони, чувствуя, как тяжелеет и тянет вниз, подгибая ноги, проваливая к линолеуму вялое тело. Голова снова стала запрокидываться, поехали под веки карие глаза.

— Арик! — крикнула зло. Дернула за руку, обхватила плечи. Свалив по пути табуретку, подтащила к столу и посадила на плетеный стул у стены — неловко боком, облокотила на столешницу. Подобрала свесившуюся руку.

— Маме — не надо, — хрипло сказал брат. Его затрясло. Таня увидела, как светлая кожа на руках покрывается мелкими трещинками, сочащимися зеленой, дурно пахнущей слизью. Неловко сунув рукой по столу, Арик задел сахарницу и застонал, зашипел от боли.

Таня прислушалась. Телевизор в комнате смолк.

— Ах, не надо? — сказала громко. И, еще повысив голос:

— Ты мне еще будешь тут указывать — надо, не надо! Ма-ам!

Мама возникла около стола, казалось, раньше, чем хлопнула в ее спальне дверь. Не причитала. Таня изумленно следила, как, легко и точно двигаясь, доставала какие-то склянки, смешивала в чашке. Пахло снадобье отвратительно. Придержав сыну затылок, поднесла край чашки к губам. И широко разевая рот, проскрипела что-то изнутри, из самой глотки.

Таня смотрела. Не верила.

— Одеяло принеси, быстро! — кинула мать в ее сторону. И, не дождавшись, прикрикнула, не глядя:

— Танька, ебит твою, я кому сказала!

— Щас…

Укутанный в одеяло Арик сидел у стены. Мама стояла, придерживая его плечо и, Таня видела — пальцами касалась жирных встрепанных волос сына. Он завозился, застонал, выпростал из-под одеяла руку. Вцепился в маленькую кисть матери. Заговорил, перемежая горячечные слова со скрипом натужным. Замолкая и тяжело дыша…

— Нашли, — сказал он то, что поняла сестра, — но — не то нашли. Хоть и нашли. Но так нельзя. А нужно и пора уже что-то решить.

А потом:

— И — родителя они, — сказал. И заплакал. Слезы из-под век отсвечивали зеленью.

Промучились час. Когда припадок стал проходить, Танюшка обнаружила — взмокла вся от беспомощности. Что, как — с ним, сволочью зеленой, делать? Может он от валокордина обыкновенного в кусок слизи превратится?