Владимир Лизичев - Москва — Маньпупунёр. Том II

А рассказчик уже стоял, протирая воображаемое пенсне. Это был Лев Троцкий —

«Наше положение на фронтах таково. На востоке наше положение пошатнулось. Мы имеем здесь крупные неудачи как раз в такой момент, когда на других фронтах мы одерживаем ряд грандиознейших побед. А фронтов у нас столько же, сколько и границ. Куда из Москвы ни проведете вы линию, все выйдете на фронт. И вот это кольцо по мысли империалистов должно было сжиматься все уже и уже и, наконец, задушить нас в своих железных тисках. Было время, четыре месяца тому назад, когда я и сам задумывался, победим ли мы сейчас или через 4—5, даже 10 лет. Но это время миновало. И, наконец, теперь мною получены телеграммы о взятии Симферополя и Евпатории».

(из Речи к красным морякам в Н. Новгороде 12 апреля 1919 г.)

Подражая, голосу и манерам создателя Красной Армии и героя Гражданской войны, Реактор грассировал и экзальтированно широко размахивал руками и выдерживал многозначительные паузы.

Затем резко крутнулся на месте, и уже предстал другим, новым персонажем. Слушателям предстояло услышать и узнать в нём очередных действующих лиц нашей истории.

Они сейчас вместе со Сталиным и народным артистом Диким Алексей Денисовичем в кабинете вождя в Кремле пили коньяк. Дикому, с похмелья рюмочку, Иосифу Виссарионовичу Джугашвили из стакана.

Вот тэперь, ми будэм с Вами на равных, нэ так лы Алэксей Дэнисович? Тэк почэму, Ви сыграли товарища Сталына бэз акцэнта? Пояснытэ пожалуста.

А уже через минуту на даче №2, шёпотом прозвучали, прошипели слова Л.П.Берии — Сдох, проклятый тиран.

В какой-то следующий момент Реактор окликнул Серёжку с Малой Бронной и Витьку с Маховой, и все повернули головы, высматривая через дорогу двух погибших москвичей, и не находя, с недоумением поворачивали их опять к докладчику.

А на тротуаре Стремянного переулка, через дорогу, идущие по своим делам пешеходы, не понимали, что так привлекло внимание людей с другой стороны проезжей части, приостанавливались и оглядывались, озирались.

Никто, точно не хотел, чтобы это время кончилось. Рассказчик, так интересно и об интересном, никогда ранее не слышанном говорил. Так свободно, как будто сам был участником всех этих событий.

Скажи он сейчас — Вперёд на Анталью и все, ну почти все ринулись бы брать с боем турецкий курорт, хотя где он, а где они? И вообще на кой ляд она Анталия сдалась? Но все когда-нибудь проходит, и здесь такое время настало, он заканчивал. Измотанный, выдавший с надрывом столько эмоций его голос, немного севший опять зазвенел.

И вот стоите Вы, как перст един голый, на ветру ледяном, вокруг никого, кроме эха, небо синее над головой, солнце брызжет. Все подняли головы. Он продолжил, — И думаете, а зачем мне все это нужно, куда теперь девать деньги, машины, дачи, ради чего всё это мне и вообще людям.

Понимаете, что другим, не хуже нас с Вами, обидные слова говорили, не замечая того. А кому хотели сказать всего три добрых слова — Будь счастлив друг, так и не сказали, постеснялись.

Положите же свою правую руку на сердце и послушайте его прямо сейчас. Слышите — Тук-Тук, Тук-Тук, Тук-Тук. И скажите себе правду — Я есть! Я существую! Я здесь, с тобой. И опять сильно стукнул себя в грудь, так что загудел звук из динамиков.

Спешите жить и творить и радоваться каждому дню, каждой минутке счастья, и делитесь им.

Народ стоял и слушал сердце, кто-то из барышень даже заплакал, кто-то наоборот счастливо улыбался. Расторопный русич взял второй микрофон, приложил к губам и из динамиков вырвался на площадь с имитированный им стук сердца Тук-Тук, Тук-Тук, Тук-тук. Он разносился далеко и казалось, сердца все присутствующих стучали в унисон. Они ощутили его, разные, непонятные, неприкаянные и счастливые.

На них, как на идиотов смотрели случайные прохожие.

И опять, совершенно неожиданно для всех, как бы сбрасывая высокий накал, оратор закончил спич —

А что, до «голубых», разных там «розовых» или «оранжевых» — ну не было их в нашей ни поп, на в арт., ни в бога и мать его… Великой русской культуре и не будет, не надо! Кто за? И высоко поднял руку со сжатым кулаком — No se pasan! Вверх, тотчас взметнулся лес рук.

Реактор, сам еле сдерживал комок в горле, выложился весь, адреналин через край, спрыгнул и подошёл к Анастасии. Все ещё стояла гробовая тишина. Настя положила обе ладошки ему в руки и через усилие, тоже перехватило, сказала пока только одно — Спасибо!

И тут прорвало, таких аплодисментов на митингах в наше время давно не было слышно, разве только во времена Гагарина, да Битлз? Их окружили плотным кольцом, спрашивали, откуда, приглашали на свои тусовки. Старшой от русичей говорил какому-то из номенклатурных партийных, прибывших на митинг с опозданием, о том, что это Реактор, Морис Терез, да ИнЯз, и он ещё не так может.