Андрей Дмитрук - Смертеплаватели

— А вот этого я и не стану делать, богоравные!..

Киник говорил тихо, кротко, но с такой убеждённостью, что даже Виола слегка растерялась, а крупный, массивный Рагнар, редко облекавшийся в плотное тело, разом вспотел и стал обтирать платком светлую бороду-норвежку.

Они беседовали, сидя на траве, на пустынном плато над морем — там, где жил теперь Левкий и где когда-то шумел его родной город. Все кругом сплошь заросло цепким кустарником; шелестели под ветром рощи акаций и диких олив. Лишь при большом желании можно было разглядеть чертёж прежних улиц, фундаменты домов. У края плато, выщербленного временем, громоздились в яме рыжие глиняные черепки. Там была городская свалка: на тысячи лет она пережила полис! Ниже начинался вогнутый амфитеатром склон бухты. Он мало изменился за сорок веков, только растрескались и глубже вросли глыбы, под которыми в своей первой жизни ночевал философ.

Ночевал он там и теперь, натаскав сена, стеля поверх него свой единственный гиматий. От виллы в старогреческом стиле, предложенной ему, Левкий отказался. Единственное, что был вынужден брать от хозяев нынешнего мира, это еда и вино «из воздуха» — другого способа прожить не было…

Дав эллину побыть одному и освоиться, Виола со своим старинным другом, координатором Общего Дела Рагнаром Даниельсеном [49] Р а г н а р Д а н и е л ь с е н (как и появляющаяся далее Наиля Шекирова) впервые выведен в рассказе А. Дмитрука «Доброе утро, химеры!» («Ночь молодого месяца», М., «Молодая гвардия», 1984). навестили его — и высказали своё предложение: постепенно, не спеша, вспомнить всех, кого встречал здесь киник, вспомнить, как они выглядели, ходили, говорили; вообразить как можно яснее агору и храмы, каждый квартал, дом, любой знакомый уголок, чтобы затем «наше искусство позволило нам» извлечь всё это из памяти Левкия и возродить его любимый город со всеми политами.

— …Не стану, хоть бы вы били меня плетьми!

Он сидел перед ними, колючеглазый, встрёпанный, почти голый, с воинственно торчавшей бородёнкой; и Виола смотрела на грека, улыбаясь матерински терпеливо и снисходительно, — зато прямодушный Рагнар волновался и часто мигал, глядя так, словно перед ним была мина с тикающим часовым механизмом. Наконец, он не выдержал:

— Но почему же, Левкий? Разве ты не хочешь…

— Не хочу оказаться на острове Цирцеи [50] Ц и р ц е я — в греческих мифах волшебница, умевшая обращать людей в животных; эпизод с ее участием есть в «Одиссее» Гомера. , господа мои, — серьёзно ответил он.

Конечно же, бедному кинику не было дано ощутить, как между двумя его гостями, не изменившими ни поз, ни выражений лица, переметнулся ток мгновенного бессловесного разговора. Грубо втиснутый в слова, диалог прозвучал бы примерно так. «Вот этого я уж точно не ожидал!» — «Просто логика, Рагнар. Плюс душевная чуткость». — «Но четыре тысячи лет назад!..» — «Первоклассный интеллект, нам повезло». — «Может быть, его место на Аурентине?» — «Нет, там ему будет еще хуже… Дослушаем до конца. Мы его все равно не переубедим». — «Тогда кто же?» — «Практика, Рагнар. Жизнь…»

Грек продолжал:

— Материя вам подвластна, и душа человеческая видна насквозь. Никогда не бывав в греческом полисе, вы мне построили дом, точь-в-точь как у наших первых богачей, — я мечтал о таком, пока был молод. Язык мой понимаете, как свой собственный, хотя не знаете и слова из него… Но, сколь вы сильны, столь же и простодушны! — Отставив чашу и руку протянув кверху ладонью, Левкий привычно начал поучать. — Верю, вижу: на уме у вас только доброе. Всем, кого вернёте из царства тьмы, жизнь хотите дать мирную, изобильную, словно в золотом веке… Но что же у вас получится на самом деле? Вот, скажем, вспомню я, как велите, и архонтов наших, и стратега, кости мне переломавшего, и жрецов, и ученичков своих, олухов, и торговцев с базара, и мастеровых, и гетер… И восстанут они все — такими же, как были: для золотого века не созданными!.. Положим, начнёте вы кормить из воздуха и наделять всем, чего он только ни пожелает, нашего великого воина Аристиппа. Может быть, он даже перестанет брать взятки с родителей молодых солдат и использовать новобранцев для работ в своем поместье наряду с рабами. Отлично! Но куда вы денете его чванство, замашки семейного тирана, жестокость его и хвастовство?! Все эти качества найдут себе выход. А его сын Метрокл? Забитый и затравленный отцом, в шестнадцать лет он стал горьким пьяницей… Вот, — философ постучал по амфоре с вином, из которой пили все трое, — так же, как мы взяли из воздуха это доброе хиосское, Метрокл возьмёт целое море вина и умрёт, упившись; что же, снова его воскрешать, и снова, и снова?… И так поведут себя все, господа мои, — сообразно своим наклонностям и привычкам! Они не только не станут лучше, но, развращённые вашей бескорыстной заботой, которую примут за слабость, быстро погрязнут в худших своих пороках. Кто пьянством, кто обжорством, кто неистовым блудом с сотворёнными из ничего красавицами и мальчиками, — многие доведут себя до истощения и гибели. Иные же просто замрут в сытой лени, опустятся до уровня скотов. Будет там «каждый с щетинистой кожей, с свиною мордой и с хрюком свиным, не утратив, однако, рассудка [51] Цитаты из «Одиссеи» Гомера даны в переводе В. Жуковского. »…