Андрей Дмитрук - Смертеплаватели

— Взгляни на меня, сын мой!

Медленно склоняется лицо властелина Сукхавати. Раскосые изумрудные глаза ласково смотрят в глаза Тана. Он уже не чувствует себя насекомым, брошенным к подножию сияющего колосса; божество, исполненное любви, ласково говорит с ним; ему позволено искупить бесчисленные грехи, обрести новую карму! Спасибо добрейшей и благороднейшей из женщин — его последней жертве, Чей Варин!..

— Отныне ты примешь на себя подвиг, настолько трудный, чтобы на весах Вечного Закона, Дхармы, он уравновесил и превысил содеянное тобою зло. Не будешь знать ни сна, ни праздного часа в своём истовом служении…

Тан внимает — более, чем когда-либо в земной жизни, готовый вдохновенно, без сомнений отдать всего себя. Что может быть лучше и выше, чем подвиг, всецело поглощающий время, энергию, волю?! Больше нет унизительного, гасящего сознание страха перед будущим, и само раскаяние превращается в некий душевный зуд: скорее, скорее за работу! Прямой, ярко озарённый путь впереди, ясная, не допускающая сомнений цель, — а что ещё надо Тан Кхим Таю для счастья?…

…Ускоряется витакль воспоминаний… Вот опять — над песками и рощами Тугорканова острова, там, где не смогут мгновенно появиться спасатели, направив ПГ в головную часть минилёта, я подавляю самозащиту живой машины, и с отчаянным воем минилёт входит в штопор.

Но когда лишь секунды остаются до рокового удара оземь, темп событий замедляется в сотни раз. Освещённая фарами трава, жёлтые невинные одуванчики и белые цветы, которым я не знаю названия, наплывают в каком-то немыслимом рапиде [41] Р а п и д — в кино и телевидении — замедленная проекция изображения. ; движение распадается на крошечные рывки. Сейчас синтебелковая плоть минилёта вместе с моим мясом, внутренностями и раздробленными костями расплещется по майскому лугу… но перед этим, в самый момент встречи с землёй, молния сокрушительной боли пронижет меня, и отголоски её утихнут лишь в посмертье… Ловлю себя на том, что согласен даже на новый миллионолетний «стробоскоп», только бы не угаснуть совсем ! Наспех молю неведомые силы, управляющие моим бытием: пощадите!..

И тут же со страшной отчетливостью понимаю, что щадить меня некому . Что всё, наступившее вслед за моим «падением Икара», — прерывистый серый рёв, долгие века бестелесных мук, восстановленные памятью яркие мазки жизни, — было бредом гибнущего мозга и продолжалось несколько мгновений. Распадутся последние связи между мозговыми клетками, рассыплются студенистые капли по траве, и мир исчезнет. Я буду жив не более, чем эта близящаяся толчками сухая почва между кустиками травы…

…Но что происходит? Удара и боли не было, этот эпизод как бы пропущен в витакле… Я, натурально в теле, приятно чувствуя его плотность и тяжесть, лежу на животе; мой лоб и ладони упираются в горячий песок, ноздрей достигают запахи речной гнили и нагретой зелени, ушей — лёгкий плеск и птичьи посвисты; солнце припекает затылок. Новый круг видений, ещё более достоверных, чем прежние, с полным подобием всех чувств? Или — последняя, полная ложных надежд, сверхъяркая галлюцинация перед разъятием и уничтожением моего «я»?!.

…Да что это со мной? С какой стати я себя терзаю страхами и предчувствиями? Все равно ничего не изменю, — а нынешние «условия игры» довольно приятны! Переворачиваюсь на спину, затем сажусь, отираю песок с потного лица.

Синь и зелень, жара и солнце! Стоит густой безветренный зной; плотные тучи громоздятся на склоне неба, предвещая грозу; по воде, меж листами кувшинок, над стелющимися в стеклянной толще гривами коричневых водорослей медленно скользят паруснички тополёвого пуха. Песчаную дугу берега окаймляет сплошной ивняк, за ним высятся старые корявые тополи.

Матвеевский залив? Ну да. Я гулял тут незадолго до… смерти?… Но тогда левобережные домограды громоздились за деревьями, закрывая небо: Дарницкий — опрокинутая зеркальная пирамида; похожий на Вавилонскую башню Брейгеля, с ярусами арок Борисполь… А сейчас их нет.