Андрей Дмитрук - Смертеплаватели

Порой, склоняясь к буддийским моделям бытия, уговариваю себя: потерпи немного, — быть может, впереди ослепительный свет и блаженство подлинной нирваны. А что, если совсем иное? Ни рай, ни ад, — нечто неведомое религиям и недоступное уму человека?! Страшно, о, как мне страшно…

…Ничего не случается. Я снова в родном домограде. Но события в самом деле бегут всё быстрее! Впрочем, они и были такими, мои последние дни во плоти. К развязке, к развязке мчалась моя земная жизнь…

Столик в «Каменце», встреча с Балабутом. Жуя солёные орешки, он рассеянно следит за солдатами на стене, — а те, в свою очередь, сбились в кучу и созерцают что-то на невидимом нам просторе за крепостью… Вот один отбежал, другие торопливо заряжают длинные, неуклюжие ружья.

— Наверное, турки подходят, — предполагаю я. — Там погиб знаменитый пан Володыёвский, и его могила там же…

Ему плевать на пана Володыёвского. Равнодушно отвернувшись от фантомов, Балабут объясняет, что может произойти в случае моего отказа снова помочь ему. Просто-напросто в управление ПСК и в дирекцию телевита одновременно пойдет некий текст. Жизнеописание безупречного законоведа и журналиста, который выправил липовые документы и помог сменить внешность беглому преступнику.

— Но это же, старик, сам понимаешь, не о тебе, — тебе я свято верю, — а о ком-нибудь другом на твоём месте, кто захотел бы меня подставить…

«Ну и свинья же ты», говорю я вполне добродушно, без обиды или злости. Их и вправду нет, какая там обида на практически мёртвого человека!.. «Нет, брат! Свинью я сейчас закажу, в смысле свинину с грибами и кашей», беспечно отвечает Генка. «А я — щука в море…»

Почему, — спрашиваю себя до сих пор, — почему не пошёл я тогда лёгким, доступным путём психокоррекции?! Полчаса в искусственной матке — регенераторе, и всё: нет больше ни Кристины, ни «Надсона», ни любви, ни ревности, ни едких воспоминаний… То есть, живут двое моих знакомых с такими именами, но не вызывают у меня даже слабого интереса.

Может быть, я всё же боялся шантажа? Да нет, не слишком. Скорее всего, после коррекции я бы пришел с повинной. В психосоцконтроле, в домоградском и киевском самоуправлениях чтут и меня, и — тем более — моего отца, почётного пенсионера, бывшего главу службы грузовых лифтов Печерской башни. Следственный биопьютер, сняв эмоциограмму, подтвердит чистоту моего раскаяния, а этого достаточно, чтобы суд, при желании, мог оправдать правонарушителя. Словом, если бы и пошатнулась моя жизнь, то ненадолго и не трагически. Ну, посидел бы годик без собственного эфира…

Тогда — почему же всё-таки я избрал и осуществил убийство?

…Есть одна догадка, и, по-моему, правильная. Столь же истово, как Фурсов, невольная жертва потаковщиков-взрослых, сызмальства мечтал стать «щукой в море», — я жаждал стройного безупречного порядка в нашем обществе, того самого конфуцианского ли , которое есть и ритуал, и дисциплина, и человечность. Я был эстет законности. В преступниках и вообще бунтарях мне виделись черви, точащие ствол могучего, обсыпанного плодами древа цивилизации. Крис, хоть и не была преступницей, своим аморализмом, безудержностью животной страсти как бы ставила себя вровень с древоточцами. Решив покарать обоих, я не столько мстил за свои муки, сколько восстанавливал некую высшую справедливость. Сменив гнев на милость, тем более, с помощью регенератора, я попрал бы свои главные принципы, — а значит, адски страдал бы до конца дней.

…Зачем скрывать от самого себя? Гибели этих двоих я желал ещё и по другой причине. Если я созн аюсь и «Надсон» загремит на принудительную нейросанацию, — ненависть Крис ко мне будет испепеляющей. Через год, через пятьдесят лет или через триста, но Кристина сведёт со мной счёты. Будет нянчиться с Балабутом, как бы тот ни изменился после чистки мозговых подвалов… и готовить месть мне, точную и бесповоротную, словно сама смерть! Баба, самца которой обидели, изувечили, — это враг наигрознейший, время её не смягчает!..

Как бы то ни было, я намеревался убрать обоих.

…В ресторане я обещаю Фурсову всё, что он хочет. Вытащив уником, тут же перевожу на Генкин счёт еще некоторую часть своего энергоинформационного вклада. Сосредоточившись и послав ауральную команду, передаю 500 именных энифов в дар Михаилу Надсону. («Спасибо, старый, выручил; Крыська подкидывает иногда, но у меня большие планы…»)

В тот вечер мы расстаёмся спокойно и даже с рукопожатием.