Инна Шульженко - Вечность во временное пользование

Какие-то сластёны построили Париж: им было мало наслаждаться гастрономическими шедеврами французской кухни, – им ещё хотелось смаковать и пожирать глазами многоэтажные торты белых и кремовых домов, прослоённые чёрным маком балконов, и вот уже в этом пиршестве участвуют и ароматы: все пудры – и модные в этом сезоне, и сахарные, и миндальные! И все мастики – и для паркетов, и для скрипок! Все духи – женские и мужские, подъездов и тротуаров! А главное – дым сигарет, пар над кофе и остывание свежей выпечки… Немного бензинчику, острая нота железной дороги с городских вокзалов, облачко райских кущ из парфюмерных магазинов, капля собачьего дерьма и местного снобизма, и ни с чем не сравнимый томящий запах топящихся дровами каминов…

Парки мелькнут, мозаичное название старинного магазина, на рекламном щите ростом с торец здания полуобнажённая модель подбородком гладит воображаемого котёнка у себя на плече.

Подробный, детальный, очень прочерченный и прорисованный, самый залюбленный город в мире уже в простом автобусе предъявит вам многие свои кинематографические козыри. Существует ли пуантилистский кинематограф? Здесь – да.

А на светофоре, когда автобус с низкой посадкой встанет на красный свет, вы нос к носу можете оказаться с очень юным и очень привлекательным молодым человеком снаружи, который смутится от неожиданности, но взгляд не отведёт, и вы не отведёте тоже; и, когда автобус тронется, из безопасного расставания улыбнётесь друг другу, странно взволнованные этой недопустимой, нарушающей личное пространство, невозможной близостью.

И это всё вам предоставит нескончаемая лента только первого городского этажа в окне маршрутного автобуса. Что же говорить о таком движении, как полёт по воздуху, управляемый лишь вами!

Вы плывёте в ночном воздухе города, сквозь световую пудру. Под вами шуршат кроны стройных отвесных деревьев. Почти в каждом окне ещё горит свет. Он так горит, что кажется – за стёклами не может быть никакого несчастья, никакой беды: никто не болен, не предан, не брошен, никто не остался один навсегда, никто не ждёт смерти. Этот свет покрывает позолотой даже откровенно небогатые, почти нищие обители и всё преображает: людей, скарб.

Если вы видели настоящие старинные кукольные домики, – со снятым для доступности взгляду их восхитительной начинки фасадом, они с огромным мастерством и достоверностью, точно соблюдая пропорции, копируют действительное (или скорее желаемое) жилище человека, – то сразу поймёте, что же так напоминают эти здания с наивно освещёнными апартаментами неизвестных вам людей.

До чего мал и до чего краткосрочен человечек – каждый человек! В этих игрушечных кубиках, с этой игрушечной мебелью так и кажется, что в одних квартирках наборы с «наполеоновским ампиром», в других – со «шведским дизайном», но все они найдены на дне большой плетёной корзины в лабиринтах ближайшего к дому блошиного рынка, с табличкой «всё по 3 евро». Попытки обжить, приукрасить, благоустроить своё жильё выдают глубокую уязвимость людей, их главную человеческую потребность: своей норы.

Это особенно очевидно, когда человек, любой, в комнате – а лучше в квартире – один. Наблюдать за ним – всё равно что за жуком в коробочке. Когда человек один, мягчает и оплывает его лицо, скобки губ опускаются вниз, и даже самый молодой становится похож на портрет предка, упрятанный в толстый с бархатной обложкой альбом для семейных фотографий где-то на дне игрушечного буфета здесь же, в квартире жука. Подслеповатее становятся глаза, он прищуривается, а то и вовсе растягивает кожу у углов глаз, чтобы разглядеть что-то. Может есть прямо руками и пить из горлышка, рыгнуть. Когда человек один и ему нет нужды оправдывать чьи-то ожидания, он всегда более жалок. Это не хорошо и не плохо: чужое присутствие стимулирует жука – данность.

В круге света от лампы будет дымиться чашка с чаем, отражённой лампочкой из неё – сиять кружок лимона.

Подробности, мелочи этого быта сами по себе совершенно умилительны, как крошечные игрушки: чашечки, рюмочки, ложечки – «бирюльки». Но особенно они обезоруживают, когда кто-то умирает: попробуйте вылить зацветший чай из его чашки, попробуйте убрать его обувь из прихожей – чьи-то большие чёрные ботинки, что, как две послушные чёрные собаки, всегда ждали хозяина в сторонке перед дверью, готовые к прогулке.

Но сейчас все живы и здоровы, обычный вечер дома. Всё хорошо. Девчонки валяются на полу и строчат что-то в ноутбуки, хихикают, откидывают с разгорячённых лиц длинные волосы. Корпулентный старик при помощи лупы толстыми пальцами осторожно поднимает мелкий клювик звука на допотопном носителе, чтобы насладиться «Mozart: Piano Concerto No. 27 in B flat, K. 595 – 3. Allegro» в исполнении Ашкенази могли не только его соседи, но и он сам.