Инна Шульженко - Вечность во временное пользование

И тут Жан-Люк сделал шаг к нему и жест, самый неправильный и самый неправильно понятый в его жизни. Он откинул полы пиджака и задрал шёлковую майку над мускулистым животом: над низко, на бёдрах висящими штанами, дугой от одной косточки до другой крупным каллиграфическим шрифтом была набита татуировка «LA FLEUR MYSTIQUE».

Пораженный, перепуганный до глубины души Доминик отпрянул от нечаянного гостя. Он словно прозрел: сидит тут в цветочках, как Оскар Уйалд перед арестом, пока его соблазняет вертлявый красавчик Бози, прикинувшийся поэтичным и – о-ля-ля, мезонин с жёлтыми окнами! «Баллады Редингской тюрьмы» не хочешь? Слушает тут его сказки, как будто сам он налакался шампанского, а не этот боди-сёрфер!

Очень спокойным голосом он произнёс:

– Вам это кажется остроумным? Уходите.

– Но мистер Хинч!..

– Вон.

С сожалением, исказившим его черты, Жан-Люк впился взглядом в непроницаемое лицо Хинча. Не увидев там ничего, за что можно было бы удержаться, прежде чем бесславно окончится мечта и план всей его прежней жизни, он беспомощно оглянулся на своих горгулью и монаха.

– Прощайте.

Хинч кивнул.

– Простите.

Хинч кивнул.

Он хотел сказать что-то ещё, но мистер Доминик сорвался с места и распахнул перед ним дверь. Звякнул колокольчик. Упало сердце бородатого восьмилетки.

Протиснувшись в двери мимо глыбы напряжённо удерживающего тяжёлую дверь Хинча, он прошептал:

– Вы меня не так поняли, – и вышел в зной улицы.

Мистер Хинч увидел, как он бросил на свой столик в кафе скомканную купюру.

Очень хорошо. Значит, Жану можно будет не платить.

Старость – это когда твой еженедельник на годы вперёд расписан совершенно одинаково, а любое на рушение заведённого порядка может означать только сбой системы. Мадам Виго, миниатюрная дама семидесяти с лишним лет, научилась радоваться ежедневному ритуалу следующих друг за другом маленьких событий, как радуются дети ежевечернему повторению одной и той же сказки, которую они уже знают и которую можно не бояться.

Около семи утра щупленькая пакистанская женщина из химчистки внизу в несколько заходов со страшным скрежетом поднимает железные жалюзи. Плотные шторы сохраняют в комнате полную тьму, и мадам Виго может прежде, чем разомкнуть глаза, представить себе, что на самом деле это опускается от её башни железный мост через ров – мир готов к выходу принцессы.

Очень важно начать день со стакана воды: вот он, на столике. Дёрнув за шнурок, можно прямо из постели зашторить или раскрыть окно и полюбоваться на никогда не приедающийся вид: белый, как лист бумаги, дом напротив, с чёрными вензелями балконов и оконных решёток, больше всего похожих на угольно-чёрные рисунки тушью её любимого поэта, этими завитушками, как рукопись, разрисован и разукрашен весь Париж. На свет из окна зальётся трелью Лью Третий – маленький апельсиново-розовый попугай, источник радости и забот хозяйки.

Легко проглажен ветхий крепдешин, бывает такое, что вцепишься в какой-нибудь платочек или одну и ту же блузу и не можешь расстаться с ними, как будто они – главное условие твоего благополучия.

Далее будут некрепкий кофе с утренним круассаном, который в пакетике на ручке её двери оставила соседка, в шесть утра выгуливающая свою собаку.

Туалет, наряд, выход. День начинается.

Кем только не был воспет выход в этот город! Стоит лишь шагнуть на его улицы, бесцельно или для чего-то, и он словно берёт тебя под руку, всегда пленительно обаятельный, всегда как будто немного хмельной, всегда прекрасный – и без устали сопровождает тебя.

Оказавшись в Париже немногим больше двадцати лет от роду, она пользовалась любой возможностью вышагивать по этим улицам. Ничего пока не понимая в устройстве города («Ну, он такой… как улитка», – объяснила ей родственница, у которой она жила, и ловко подцепила двузубой вилкой тельце глубоко спрятавшегося в спирали раковины моллюска), она с радостью теряла дорогу, виляла в неправильные подворотни и улочки, неожиданно оказывалась далеко впереди того адреса, куда направлялась, могла уйти утром и вернуться вечером, а ломкая, огромная, как ковёр-самолёт, бумажная карта стала её верным спутником. Не страшно теряться, когда всегда можно вскочить на открытую платформу автобуса и с ветерком доехать до хорошо знакомого места!

Жена одного мужа, человек старой формации, мадам Виго постеснялась бы эротизировать свои первые блуждания по не понятному ей Парижу и уподоблять их первым занятиям любовью с новым возлюбленным: ещё непонятно, как это будет, непривычны движения, где нога, где рука, глаза не видят, а слушает рот, – всё впервые, и одно это держит в страшном и радостном напряжении.