Сергей Рублёв - Начало тьмы

…«Хрустальное яйцо» исчезло в миг, когда поплавок оторвался от поверхности воды. Отари вдавило в кресло крутым подъемом, и внезапный грохот молотом ударил в уши — сначала он подумал, что-то оторвалось… Но, кинув взгляд вниз, увидел смятую, рвущуюся в клочки пенную круговерть и все понял. Теперь только вверх. Самолетик лез на крутую прозрачную гору, подгоняемый ярко сверкающими в лучах солнца смерчами, тянущимися снизу — они словно хотели схватить ускользающую добычу. Отари пришлось несколько раз брать управление на себя, чтобы довольно неуклюже облетать такие водяные столбы, невесть зачем болтающиеся в трехсотметровой высоте. Наконец, они отстали — высота полета достигла заданной отметки в 2,2 км (так летал Грор — Отари помнил). Он оказался хозяином огромного, уходящего во все стороны простора, освещенного ярким предзакатным солнцем — океан расплавленного серебра! Только теперь он оглянулся — не мог же он, в самом деле, улететь так… формально. Но, сколько ни всматривался в подернутую дымкой рябь, так ничего и не различил.

Большинство навигационных приборов не работало, или работало с искажениями, исключавшими их использование. Такое впечатление, что планету подменили — магнитное поле усилилось в десятки раз, но утратило стабильность, образовав невероятно запутанный многополюсный клубок (Отари уже несколько раз наблюдал северное сияние). Маяков слышно не было — плясавшие на антеннах огни святого Эльма убедительно иллюстрировали причину. Ионизация такая, что воздух чуть ли не светился… Ориентироваться можно было только по гравикомпасу — слава богу, тяготение планеты не менялось столь резко. Автопилот, переведенный на повышенную самостоятельность, шел как по ниточке по графику гравитационной постоянной. Отключив ненужные приборы, Отари со вздохом оперся о спинку кресла. В кабине было темно — багровое солнце садилось прямо позади, перечеркнутое черным крестом хвостового оперения. Мягкий гул двигателя отстранял от наружного пространства, замыкая в уютной утробе кабины с задумчиво светящимися огоньками пульта и бледным оком монитора. За час полета Отари врос в этот хрупкий мирок и почти уже уверовал в его несокрушимость. Вниз он старался не смотреть. Да и видно было мало — еще меньше можно было понять. Иногда глаз колол лучик ярко-зеленого или пунцово-красного цвета — тогда он невольно скашивал глаза — но опять-таки ничего не различал. Пейзаж с высоты казался неподвижным — в глубине мутно просвечивали какие-то слои… Отари старался не останавливать взгляд подолгу на одной точке. Это уже становилось рефлексом — ничего постоянного. Сейчас его спасала только скорость и высота. Где-то там, в толще этих наслоений и пенных вихрей, существовали мрогвины… И Уном. Отари вспоминал увиденное, стараясь воспроизвести каждую подробность. Нечто светлое посредине и серое по краям… Лицо… Да, оно запомнилось отчетливо — по аналогии с тем, что было в памяти до того. Остальное расплывалось — что-то вроде радужной кляксы со множеством лучиков-отростков. Напоминало инфузорию. Или нервную клетку. Или морского ежа… Или много чего еще сразу — неопределенный образ вызывал слишком много ассоциаций. Специально ли Уном показался ему? Если темп его существования ускорен в десятки раз, для него сущая мука выдержать секундный взгляд. А если в сотни?

Закат все тлел и тлел за спиной, как груда рассыпанных головешек, опрокидывая на весь мир необъятную тень. До «Золотой» еще полчаса лету — Отари задал несколько проверочных тестов электронному мозжечку самолета. На экране исправно выстроились зеленые нули. Вызвана карта маршрута — меж желтых и коричневых пятен по экрану одиноко полз световой паучок, вбирая в себя паутинку расчетной траектории. Цель обозначалась невыразительным черным крестиком. Отари отчетливо представил себе черную тушу станции… Какой остряк назвал ее Золотой? Из всех баз только она осталась в своем изначальном виде — Бронтом запретил покраску. Фанатик, сделавший рационализм своим идолом… И из того же рационализма преданный своей же сектой. Интересно, как бы он отреагировал, узнав об этом?..

Отвлеченных рассуждений хватило ненадолго — грузно поворочавшись в своем кресле, Отари махнул рукой на попытки задремать. Задумчиво уставившись вперед, на наползающую бездонную тень, он застыл неподвижно, словно околдованный этой медленно открывающейся дверью в никуда.

…Закат истлел. От него остался только розоватый блик на небе. Машина погружалась в синеватую тьму — синеватую от продолжающих плясать на металлических выступах огней… Она летела теперь только в этом бледном сиянии, окутывавшем ее четкие контуры призрачным саваном, оставляющим за собой тающий след… Машина, изделие рук человеческих, превратилась в призрак. Весь этот мир был теперь заселен только призраками — отражениями душ погибших людей. Хоть ненадолго, но они пережили свои тела. Вот оно — воплощение всех фантазий земных о рае и аде… Мрогвины были ангелами этого потустороннего существования — один из них спас его тело и душу для того, чтобы он мог продолжить свой путь сквозь тьму на этой люциферической колеснице… Куда?