Анна Семироль - Офелия

Когда шаги мамы затихли и щёлкнула замком дверь родительской спальни, Питер вздохнул, покинул любимое место за столом и в темноте пошёл к разобранной кровати. Через приоткрытое окно в комнату просачивалась ночная прохлада, пение птиц в саду. Питер завернулся в одеяло, сел в постели, прислонясь спиной к стене.

Спать не хотелось. Вот уже неделю он путал день и ночь, отсыпаясь до обеда и рисуя по ночам. Он чувствовал себя абсолютно здоровым, ел с аппетитом, играл с Агатой и Ларри то в волейбол, то в бадминтон и шахматы, слушал с отцом радио по вечерам, но…Но никак не мог избавиться от чувства, будто от его мира кто-то отхватил огромный кусок. Как бы Питер не старался отвлечься, нехватка части его привычной жизни ощущалась им постоянно. Телефон звонил, но мальчишка не поднимал трубку, точно зная, это звонят не ему. Чаще всего отцу или Агате.

Кевин звонил несколько раз после того самого дня на ручье. Мама звала Питера, он нехотя подходил, говорил: «Алло». Трубка захлёбывалась голосом Кевина Блюма, просила поговорить с ним, рассказать, что всё-таки произошло. Питер ровным безжизненным тоном отвечал, что разговаривать не хочет, что ему надо побыть одному. Кевин предлагал приехать или встретиться где-нибудь в городе, попить кока-колы… Питер отказывался.

- Я ничего не хочу, - произнёс он в трубку, подводя итог под четвёртым звонком школьного приятеля. – Оставьте меня в покое.

И Кевин больше не звонил.

А у Йонаса не было телефона, он и не мог позвонить. Обычно он просто приходил ухаживать за садом, и Питер его ждал. Но он не пришёл ни на следующий день после ссоры, ни через день. Питер слонялся по дому, выглядывая в окна, выходящие на сад или ворота, вздрагивал, когда раздавался собачий лай или голоса на улице. Но Йонас не приходил.

Через три дня отсутствия садовника миссис Палмер забеспокоилась. Спросила у младшего сына, здоров ли Йонас. Питер только руками развёл.

- Может, тебе стоит заглянуть к нему домой? – спросила мама.

- Мы поссорились. Я не поеду, - буркнул Питер.

Очень тяжело было произнести это вслух. Как будто то, что не прозвучало, могло не существовать вообще. Приснилось, придумалось. Озвучить это означало признать, что случилось что-то неправильное, плохое и даже постыдное, если задуматься. А задумываться приходилось постоянно, потому что занять мысли другим не получалось. Без Йонаса и Кевина мир не был прежним, он стал неуютным и вызывал раздражение. Как яблоко, надкусанный бок которого противно видеть, хотя ты помнишь, что это просто яблоко, оно вкусное.

Первые дни Питер активно взращивал в себе обиду. Размышлял о том, что Кевин прав, что Йонас врун, что-то скрывает, хочет подтолкнуть Питера к чему-то плохому непонятно зачем. Чтобы можно было дуться на Кевина, Питер вообразил, что теперь они с Йоном друзья, а Питера решили сделать лишним. Силы богатого воображения и обиды хватило на три дня. Дальше Питер почувствовал виноватым только себя.

«Это не они от меня отвернулись, а я от них ушёл, - думал мальчишка, ворочаясь ночами без сна. – Я сам придумал, что Йонас хочет мне навредить, потому что испугался Офелии. И на Кевина обиделся вообще по-глупому. И остался один»

Офелия. Всё началось с неё.

Питер вздохнул, повозился, плотнее заворачиваясь в одеяло. Посмотрел на занавеску, покачиваемую ветром из приоткрытого окна. Она то вздувалась, как парус, то опадала. Будь Питер помладше, он нафантазировал бы себе привидение, сам себя перепугал и разревелся бы. Но нет, он вырос, он больше не верит в то, что духам из мира мёртвых настолько нечего делать, что от скуки они могут прийти пугать толстого пацана.

«Да кому я вообще нужен?» - с тоской подумал Питер, сталкивая на пол подушку.

Офелия. Он нужен ей.

«Она. Тебя. Обняла», - отчётливо подсказала память голосом Йонаса.

Обняла. Как маленький Питер сам бросался в распахнутые объятья мамы, обхватывал её за талию и замирал так, чувствуя, как отступают все печали, страхи, проблемы. Как он спешил обнять отца, возвращающегося с работы. Они даже бежали с Агатой наперегонки, вопя: «Я быстрее! Мой папа!». Так и Офелия поспешила обнять того единственного, кто был к ней добр и не равнодушен. Йонас это понял, а он, Питер – нет.

Мальчишка решительно выпутался из одеяла, на цыпочках подошёл к окну. Целый мир снаружи спал, укутанный в облака. Ночь даже звёзды и луну потушила, чтобы не светить в окна тех, чей сон тонок и чуток. А может, для того, чтобы Питер смог уснуть. Но ему спать совсем не хотелось. Тоскливое, тягостное чувство своего и чужого одиночества выгнало Питера Палмера из тёплой постели и заставило выйти во двор босиком и в одной пижаме. Он прокрался так тихо и осторожно, что даже бишоны его не услышали.