Наталья Болдырева - Вирус [СИ]

— Секундочку!

— Юрка, Юрка, — Виталий все стоял с бутылкой и двумя пустыми бокалами в руках, — да если бы не ты…

Юрий отставил бокал.

Она вернулась с высокой вазой, полной вскипающей сирени. Поставила на пол так, что пышные соцветья нависали над низеньким столиком. Букет внес завершающий штрих в сервировку. Виталий спешно налил вина.

— Выпьем, за встречу. Выпьем, мои милые, — голос его был тих, а глаза блестели двумя непролившимися, застывшими на ресницах слезинками. — Я так вам благодарен… Господи, как же я вам благодарен. Мне было так плохо без вас. — Он опустил голову, сморгнув слезы с глаз. — За тебя, Юрка. И за мою жену Тамару.

Юрий взял бокал. Поднялся — всё плыло, как будто это у него, а не у Виталия в глазах стояли слезы.

— За Тамару, — тупо повторил он, глядя, как улыбается ему эта женщина.

— За вас, Юрочка, — подняла она ответный тост и пригубила вино. — Мы многим, многим обязаны вам.

Он почти не пил, а туман всё сгущался, будто биомеханика крови была отравлена смертельно и не могла уже нейтрализовать вырабатывающиеся токсины.

— Я столько всего узнал, Юрка, — Виталий разговаривал с ним и, кажется, сам не замечал, как ищет руки жены, сжимает, найдя, тонкие пальцы. «Любые медикаменты… непосредственно в собственном организме… а потом вводить напрямую». — У меня просто глаза открылись, как вы живете! Я ведь не знал, ничего не знал этого. Вот когда меня в оборот брать надо! О! — он снова смеялся, одной рукой разливая по бокалам вино. Юрий все цедил свое темное пиво. — Теперь-то я точно знаю, о таком будущем человечество и не грезило! А ведь я, веришь? я ведь думал, что ничего, ну ничегошеньки не изменилось. Сериалы все те же, шоу эти тупые, люди живут, знать друг друга не знают — а вы такое будущее построили, ребята! Такое будущее! — И он глядел на них радостно, крепче сжимая ладонь жены. — Преобразили все, да просто искупили грехи всего человечества! Мне ведь Тамарочка, Тамариск мой, обещала «бенефис» устроить. Исправим неловкости первого выхода! Это мой гражданский долг! — И он поднимал тост.

— Поздно уже, пойду я, — часа через два с трудом сообразил, что же ему делать, Юрий.

Виталий расстроился. Опустились уголки рта, морщины прорезались глубже, сделав его почти прежним, похожим на Райслинга.

— Жена дома ждет, неделю не виделись, — привел Юрий самый веский в данных обстоятельствах аргумент, и Виталий грустно покивал, соглашаясь.

Он проводил его до лифта. Тамара осталась переставлять посуду на сервировочный столик.

— Приходи, Юрка, — попросил он, когда прозрачная капсула лифта распахнула округлые створки дверей. — Хоть ты приходи. …Митяй меня предал.

Юрия мутило, вязкая слюна во рту полнилась полынной горечью.

— Конечно, приду, — солгал он, спеша зайти в лифт.

Постаревшее лицо Райслинга еще несколько секунд смотрело ему вслед.

На первом этаже Юрий саданул вдруг по кнопке «Стоп» и выбежал, перегнулся через ажурные перильца подъезда, чувствуя, как всего его выворачивает наизнанку.

— Я тоже не могу ходить к ним, — сказали сзади.

Дрожа всем телом, совсем как Райслинг тогда, вытирая губы, подбородок и с удивлением ощущая холодную, ледяную испарину, выступившую по всему телу, Юрий увидел присевшего на крылечке малыша.

— А вы еще долго продержались, — продолжил Митя, глядя на него через плечо, со ступеньки.

Юрий подошел и сел рядом. Ноги подгибались. Никогда еще он не чувствовал себя так. Он мелко дрожал, по плечам пробегала редкая судорога.

— Не надо вам было приходить. И в службу спасения звонить не надо было. Они ведь вызывают ближайшего к району врача. — Горячий ветер отчего-то холодил. Мелкая дрожь перешла в крупную. У Юрия застучали зубы. — Тамара досматривала мою мать, — закончил малыш.

Юрий замер, разом перестав дрожать.

— Когда мне сказали, что у меня будет братик… или сестричка, я ведь даже обрадовался, — пояснил мальчик. — Я ведь не знал, как это будет. А когда мне объяснили, что это не тот, это другой, которого заберут, а настоящий братик будет позже… — Он пожал плечами. — Я любил его… А второго я уже ненавижу! — Он закричал это так громко, что Юрий отшатнулся, а в окне на третьем этаже зажгли свет, мелькнула тень.

— Перестань, ну не плачь же, ну успокойся, — он заставил себя обнять ребёнка, и тот доверчиво ткнулся ему в рубашку. Просохшая было ткань снова стала насквозь мокрой.

Они долго сидели так, пока Митя не отстранился. Не совсем — слегка. Спросил, шмыгая носом: