Василий Воронков - Синдром отторжения [litres]

После десятой или двенадцатой попытки я сдался, бросил на стол бесполезный клей и только тогда заметил, что руки у меня трясутся, как у старика.

Я посмотрел на разбитую чашку и заплакал.

Суазор перестал работать, на испорченном экране застыли похожие на кровь пятна, сенсор не откликался на нажатия, и несколько дней я не был подключен к сети. Я не ходил в институт, не появлялся в общежитии – для всего мира я перестал существовать.

Почти неделю я прожил на квартире матери, в которой уже не было ничего моего. Потом я наконец склеил разбитую чашку, поставил ее на стол, рядом с пустой корзинкой для пирожных, оделся, запер за собой дверь на все замки и ушел.

В тот же день я купил новый суазор, авторизовался и увидел десятки мгновенных сообщений от Виктора, от других сокурсников, даже от учителей.

Одно из сообщений было от Лиды.

Мы встретились в институте, в сквере неподалеку от главного здания, хотя был выходной, и я приехал бы куда угодно, если бы она позвала. В новостях тогда всю неделю настойчиво обещали похолодание, но день вопреки прогнозам выдался солнечный, и я вылетел из общежития в легкой осенней куртке.

Погода казалась весенней, хотя до весны оставалось больше месяца. На газонах проглядывала подмерзшая прошлогодняя трава; ели были зелеными, как и всегда. Зиму выдавал лишь тонкий белесый налет на голых тополях и соснах, но на полуденном свету даже редкий снег был похож на искусственное напыление, с помощью которого оформили ажурную аллею, чтобы она хоть как-то соответствовала календарной зиме.

Однако я чуть не упал, когда только отходил от угрюмого корпуса общежития – на асфальтовой дорожке лежал едва заметный прозрачный лед, – и насквозь промерз, пока ждал Лиду у пустой скамейки, не решаясь сесть, под выключенным фонарем.

Я волновался. Я не знал, что скажу, когда ее увижу. Она сама предложила встретиться, сама решила приехать в институт. Разговаривая с ней по суазору, я невнятно бормотал о чем-то, нервно глотая слюну, а она вдруг принялась уверять, что мы «в любом случае» друзья, что мне не нужно замыкаться в себе, что нам стоит поговорить.

Слышать от нее это признание в дружбе было больнее всего.

Лида опоздала, заблудившись среди вечнозеленых сосен и облетевших тополей. Увидев меня у скамейки, она крикнула и помахала рукой. Я обернулся и – тут же забыл об ознобе. На Лиде было длинное теплое пальто, меховые наушники и шерстяные перчатки без пальцев. Волосы она распустила по плечам, и в них поблескивали редкие снежинки.

Мы молча стояли и смотрели друг на друга. Лида часто моргала, смахивая снежинки с ресниц.

Взгляд у нее был тихим и уставшим, без привычного огонька.

Она улыбнулась и подошла ко мне, преодолев те последние шаги, которые нас разделяли, обняла за плечи, положила голову мне на плечо. Меховые наушники мешали, Лида одной рукой стянула их с головы. Волосы упали ей на лицо. Она была совсем близко – как в тот злополучный день, когда я ее поцеловал.

Внутри меня что-то дрогнуло.

– Извини, – прошептала Лида. – Давно ждешь? Ты совсем замерз. Пойдем куда-нибудь?

– Ко мне? – предложил я.

В моей неуютной комнатке Лида почувствовала себя неловко. Я предложил ей чаю, налил в стеклянный чайник кипятка, бросил в него похожий на почку бутон – связку из разноцветных чайных листьев, которые частенько давала мне мама, – но потом сам же забыл о чае. Лида сняла пальто и перчатки, подошла к окну.

– Даже не представляю, каково тебе, – сказала она, глядя на узкую дорожку, на пустую скамейку и негорящий фонарь. – Все вокруг ломается.

Лида повернулась ко мне. Я сел на незастеленную кровать.

– Ломается, да, – пробормотал я.

Я не знал, что сказать, но и молчать было невыносимо.

– Почему все плохое происходит так сразу, – говорила Лида, – одно за другим? Это как проклятие какое-то. В такие минуты я начинаю верить, что бог и вправду есть. И он безжалостен.

– Бог тут ни при чем, – сказал я.

Лида отошла от окна.

– Она мне писала, – сказал я, – просила, чтобы я приехал. И дело даже не в том, что я не находил времени. Я просто не хотел. А она три дня пролежала в квартире. Если бы не соседка…

– Извини.

Лида присела рядом. Рука ее странно дернулась – она хотела коснуться меня, но передумала, решила не спешить.

– Ее можно было спасти, если бы я…

Мне хотелось заплакать, я вздрагивал при каждом вздохе, но плакать почему-то не мог. Я подумал – меня гнетет лишь чувство вины. Моя мама умирала одна, ненужная и брошенная, а я радовался тому, что она не заваливает меня бесконечными сообщениями. Мама ждала меня – поставила вторую чашку на стол, – хотя я неизменно находил пустые отговорки, чтобы к ней не ездить, отказывался заглянуть на часок. И мама умерла, так со мной и не поговорив.