Елена Клещенко - Серое перышко

Хозяйка захохотала. Отсмеявшись, спросила:

— Говори, что нужно!

— Я Финисту невеста.

— Невеста… — Княжна гадко усмехнулась. — Таких невест у него…

— Как у тебя женихов? — крикнула Марьюшка. — Твое перышко почем идет на базаре?

— Экая ты! — Ее будто и не задело. — Ладно. Заходи.

Внутри башни все тоже было железным. Светлым и блестящим, как отточенный нож. На стенах ничего. Ни образов, ни ткани. И мехов не видать. Полы голые, лавки голые, лестница голая. Двери прячутся в стенах и снова выползают, сами становясь стенами…

— Здесь он. Спит, устал с дороги. Разбудишь — будет твой.

Холод вроде и несильный, а пробирает до костей… Марьюшка уже знала, что увидит.

Серебряный свет заполнял горницу. Шесть ледяных гробов пустых, а в последнем — он. И колдовские огни мерцают в изголовье.

Она заставила себя подойти. Нет, не мертвый, вправду спит. Щека холодная, но не мертвенным холодом, а живым, будто с мороза.

— Финист!

Молчание. Дышит ли? Не дышит… Но ведь живой?..

— Финист!..

Горючая слеза упала на серебряный атлас.

И скатилась, как росинка с листа.

— Врешь, не заплачу!

Перышко на месте. Игла заколота в ворот. На эту крапинку и на эту…

Ничего.

Но ведь она обещала отпустить его, если Марьюшка разбудит… пусть глумилась, но, значит, возможно?.. Боясь передумать и спугнуть надежду, она взглянула пристальнее на гроб, на колдовские огни.

Тут же, у изголовья, по верхнему краю — узенькие скважинки. Шесть красных, одна зеленая. Как раз под стерженек пера. Красных много, зеленая одна…

Перышко вошло легко и дернулось в пальцах, словно живое, прилегло к стенке. Знакомые радуги побежали ярче и быстрей.

Веки оставались неподвижными, грудь не поднялась вздохом. Зато на ледяной стенке проступила картина. Человеческий образ, написанный не красками, а светящимися линиями, будто сплетенный из путаных нитей. Почти все нити — сапфирово-синие, только там, где грудь, синие петли свиваются в пурпурный узелок. И этот узелок вздрагивает: раз… другой… еще…

Острие иглы провело по стволику пера. Коснулось бородки, другой… У сапфировых линий возле сердца появился аметистовый отлив. Третья… Что-то пискнуло, голос, тот же, что у ворот, произнес несколько укоризненных слов.

— Добро. А так?..

Четырнадцати лет Марьюшка вышила паволоку для собора Косьмы и Дамиана, по обету — от Покрова до Рождества. Такую работу, говорили, вчетвером не поднять, а она закончила до срока. Вся улица знала: лучше вышивальщицы, чем Данилова Марья, нет ни среди девок, ни среди баб.

Много позже она видела во сне, что вышивает образ милого — мелким бисером, что нельзя взять в щепоть, можно лишь поднять на кончик самый тонкой иголки, а пальцы стынут на холоде, серебряный зимний свет меркнет, и не успеть до звезды…

На самом деле было иначе. Она сидела на полу и, глядя на светящийся рисунок, иглой перебирала бородки пера. Она не могла бы сказать, почему пропускает одни и подцепляет другие, старалась только делать так, чтобы синие линии розовели, наливаясь живой кровью. Писклявый домовой корил ее все реже, а на смену серебряному свету приходил алый и золотой.

Врач-командор, не слыша из гибернатора криков и дикарских причитаний «на кого меня покинул сокол ясный», встревожилась — не умерла ли девчонка? — и осторожно заглянула в дверь.

Девчонка пела. Сидя на полу и не оборачиваясь, напевала невыразительно, размеренно, бездумно — так поют за работой.

— Ах ты зи-му-ушка-зи-ма-а, зи-ма снеж-на-я была. — Жжет веки, болят исколотые пальцы, сон одолевает… — Зима снежная была-а… все до-ро-ги за-ме-ла…

Потеряла разум?

Но не успела она испугаться, как заметила другое. Еще более страшное.

Схема физиологических уровней была включена — и светилась всеми оттенками желтого. До возобновления функций оставались секунды.

— Ты?!

— Поздорову, господине. Думал сбежать, а вот она я.

Марьюшка потерла саднящие глаза. Финист выпрыгнул из гроба, подхватил ее на руки.

В горнице, кроме княжны, появились еще двое или трое. Стали спорить, тыкать пальцами в меркнущий золотой рисунок, который вдруг сменился такими же золотыми строчками мелких буковок, неразличимых глазу. Стали показывать на Финиста, на Марьюшку, что-то выговаривать княжне. Старший, с седой бородой, погрозил кулаком. Княжна прикрикнула на него. Потом обернулась к Финисту и Марьюшке и спросила по-русски:

— Как тебе удалось?

— Что?

— Сама не знает, что сделала! Ты взломала… простым перебором… не зная… даже без… — у вас и слов-то нет это объяснить! Но как ты с ключом управилась, со вводом? Вы же все подслеповатые!