Андрей Измайлов - День свершений [сборник]

— Подъезжаем, — сказал шофер.

По обе стороны мрачного гранитного углового дома на уровне второго этажа причудливой вязью неоновых трубок горела надпись: «Яхонт». В красных бликах ее, как памятники, неподвижно стояли двое, мокро блестя.

Сиверс шагнул мне навстречу.

— Обнаружили еще экземпляр — Халимов, студент Университета, пьяный и без документов. Говорит: был в компании. Он тебя интересует?

— Нет, — сказал я.

Сиверс хмуро кивнул.

— Мы его задержали — пока.

— Отпечатки? — спросил я.

— Каша.

— Где Валахов?

— Крутится.

— Еще не закончили?

— Там некоторые сложности…

— Пошли!

Я просто не мог стоять на месте. Предчувствие неудачи угнетало меня.

Мы прошли темный двор, вымощенный булыжником. Сеялся невидимый комариный дождь. Было холодно. Сиверс ладонью отжимал воду с костлявого лица: дорога разрыта, машина не пройдет, зачем ты приехал, отрываешь от дела, сидел бы себе в кабинете и прихлебывал чай… Он был прав. Мне следовало сидеть и прихлебывать. Ивин ядовито похмыкивал сзади.

— Как твои «звездники»? — в паузе спросил я.

— «Звездники» на месте, — буркнул Сиверс.

— Кого проверили?

— Весь «алфавит».

— Даже так?

— У них большое радение: восходит Козерог.

— А кто проверял?

— Верховский.

— Ладно.

Я перепрыгнул через лужу, в которой желтела консервная банка. У меня не оставалось никакой надежды. Верховскому можно было верить. Если он говорит, что «алфавит» на месте, то «алфавит» на месте. «Звездная группа» отпадает. Девяностолетний Туркмен, носитель мирового разума, сидя на молитвенном коврике, прикрыв больные глаза и раскачиваясь, выкрикивает в старческом экстазе бессмысленные шантры на ломаном русском языке, а покорный «алфавит», буквы мироздания — инженеры, медики, кандидаты наук, окружающие его, — склоняются и целуют полы засаленного халата, искренне веруя, что Великий Космический Дух низойдет с небес и просветлит их грузные томящиеся души. Трое убитых за последние полтора года — ушедшие к звездам. Махровая уголовщина. Хорошо, что не придется влезать в эти дела. Я глубоко вздохнул. Значит, полный провал. Значит, вся операция к черту. Нострадамус опять испарился бесследно. В одиннадцатый раз. Значит, метод исчерпал себя. Четыре минуты — это наш предельный срок. Меньше нельзя.

— Налево, — сказал Сивере.

Пригибаясь под аркой, мы выбрались в тесный переулок, один конец которого был перекрыт траншеей. У раскрытого телефона-автомата, присев на корточки, копошились люди в резиновых накидкёх. Вдруг — ощетинились голубыми фонариками.

— Уберите свет! — приказал невидимый Валахов. — Это гражданин Чаплыгин.

Гражданин Чаплыгин был в плаще поверх полосатой пижамы и в незашнурованных ботинках на босу ногу.

— У меня бессонница, — пробормотал он. — Я курил в форточку, гляжу — милиции много…

— Вы кого-нибудь видели здесь?

— Никого.

— Припомните хорошенько: кто-нибудь звонил из этого автомата?

Гражданин Чаплыгин выпучил глаза.

— Телефон уже неделю не работает…

— Как не работает?

Произошло быстрое движение на месте. Головы повернулись. Один из сотрудников Сиверса носовым платком осторожно снял трубку и послушал.

— Не работает, — растерянно подтвердил он.

Я посмотрел на Сиверса. Сиверс задумчиво моргал, и вода капала с его редких пружинистых ресниц.

Я отвернулся.

В машине Ивин сказал:

— Ничего не понимаю. Мы ошиблись — бывает. Но компьютер указал именно на этот автомат. Европейский ВЦ… — Закурил очередную сигарету. — О чем ты думаешь?

Шелестели шины. Морось ощутимо усиливалась. Набухли туманные шары света под проводами.

— Я думаю о докторе Гертвиге, — сказал я.

Ивин ошарашенно повернулся.

— Кто такой, почему не знаю?

— Доктор Гертвиг умер в семнадцатом году.

— Когда?!

— В январе тысяча девятьсот семнадцатого, незадолго до Февральской революции.

— Парадиагностика?

— Да.

— Погружение в историю?

— Да.

— Ну ты даешь, — после выразительного молчания сказал Ивин.

Луна была яркая и большая, просто невозможная была луна. Резкой чернью обдавала она булыжник на мостовой, битый череп фонаря, синюю листву в саду. Как мертвый ящер, ощетинясь оглоблями, лежала поперек улицы растерзанная баррикада.

Напротив нее, у здания рынка, зияющего каменным многоглазием, будто приклеенные, стояли Кощей и Тыква. Кощей гоготал и длинно сплевывал, а Тыква подкручивал свои дурацкие намыленные усы. Прямо зло брало: давно ли бегали как куропатки — теперь гогочут.