Андрей Измайлов - День свершений [сборник]

— Уникальные кадры, — волнуясь, сказал корреспондент. — Перережь ему горло, я дам тебе пять долларов.

Старый Ория дышал, как загнанная лошадь. Сафар наклонился и черкнул ножом по кадыку.

Старухи завыли в голос.

— Молчать! — приказал капрал, и плач был мгновенно задавлен. Он сунул блюдо старому Ларпе: — Улыбайся, шакал и сын шакала!

— Простите меня, люди, — сказал старый Ларпа. Взял блюдо. Руки его мелко дрожали.

— Я заставлю тебя жрать собственное дерьмо, — зловеще оскалясь, процедил капрал. — Ты подаешь их задом, ты оскорбляешь меня?!

Корреспондент махнул рукой.

— Наплевать… Никто не знает, где тут зад, а где перед. Наши граждане посмотрят на счастливые лица и увидят, как простой народ приветствует борцов против коммунистической тирании… Улыбайся, сволочь, — велел он старому Ларпе.

Ларпа улыбнулся, и улыбка его была похожа на гримасу.

На Шарью никто не смотрел. Он отступил на шаг, потом еще на шаг и вдруг, быстро повернувшись, побежал через площадь. Босые ноги стрекотали в пыли. За спиной его крикнули: «Назад! Стой, червяк!» Грохнул выстрел, сбоку распух небольшой фонтанчик, дома были уже близко — острый гвоздь воткнулся ему в спину пониже лопатки. Шарья упал, перекатился через голову, пополз — почему-то обратно — и застыл на половине движения, скрутившись, как прошлогодний лист.

— Никогда не видел, чтобы по детям, — сказал бледный корреспондент. Его подташнивало. — Странное ощущение вседозволенности…

Капрал равнодушно пожал плечами.

В это время выстрелили со стороны почты.

Солдаты, как один, попадали ниц и облили распахнутые окна плотным свинцовым огнем. Начали перебегать — умело, на четвереньках. Трескотня была оглушительная, и поэтому второго выстрела никто не услыхал, только корреспондент недоуменно взялся за свой выпирающий живот, отнял руки — они были испачканы красным, — не веря, поднес к самым глазам, смотрел, бледнея, и вдруг издал долгий жалобный, тревожный, заячий писк.

Навстречу им попались носилки — раненый кряхтел и постанывал. Дальше, у самых домов, лежал мертвый мальчик. Сестра Хелла споткнулась, ударившись о его стеклянный взгляд. Мичано толкнул в спину: «Иди!» Учительница впереди нее ступала как слепая, а продавщица из магазина, придерживая порванное платье, рыдала навзрыд, она до смерти боялась нохо.

Школа состояла из трех больших помещений — бывший дом откупщика. Их загнали в кабинет для младших классов. Там уже были двое солдат и две девушки. Одну сестра Хелла знала — из магистрата, вторая была незнакомая. Девушки стояли у доски, закрываясь трепещущими руками, а солдаты сидели на сдвинутых к стене партах и курили сигары.

Они отдыхали.

— Пополнение, — сказал мичано, который привел их. — Это учительница — ты, Чендар, любишь образованных.

Их поставили рядом с девушками у доски. Сестра Хелла не могла дышать, горло запечатал жесткий комок. Чендар, у которого топорщились хищные кошачьи усы, лениво подошел. Под его немигающим взглядом учительница отодвигалась, пока не уперлась спиной в доску. Тогда Чендар положил ей руку на грудь, она ухватилась за эту короткопалую руку, чтобы отвести, и он с размаху влепил ей пощечину — мотнулось бледное лицо. Расстегнул пуговицы и просунул ладонь под платье. Жмурился, длинно причмокивая. Учительница быстро-быстро беспомощно моргала, держа на весу шевелящиеся пальцы.

— Годится, — наконец решил Чендар и за волосы потащил ее к двум сдвинутым партам, у которых были отломаны спинки, так что образовался широкий лежак.

Другой солдат сказал:

— Я возьму пока эту…

Продавщица в разорванном платье зарыдала еще сильнее, сама, не дожидаясь команды, мелко семеня, покорно встала перед ним, и солдат одним движением сдернул с нее одежду.

Кто-то заслонил окно с улицы, неразличимый против солнца.

— Развлекаетесь?.. Журналист умер. Псург просто взбесился: велел поджигать все дома подряд, так мы до ночи провозимся… Оставьте мне какую помоложе, я скоро…

И провалился в солнечный туман.

Мичано, который их привел, потрогал бедра у одной из девушек: «Расстегнись!» — смотрел, как она, всхлипывая, поспешно обнажает грудь. Перевел взгляд на сестру Хеллу. Сестра Хелла думала, что не расстегнется, пусть лучше убьют, но увидела его бесцветные, как у всех горцев, ничего не выражающие жидкие глаза и, будто в обмороке, взялась за пуговицы.

— Ты мне нравишься, — сказал мичано. Ощерился, показав испорченные зубы. Тронул ее за плечо, она пошла, не понимая — куда и зачем. Ноги сгибались, как резиновые. Колоколом бухала кровь в пустой голове. Со всех сторон возились и сопели. Она ждала, что треснет земля и поглотит ее.