Андрей Измайлов - День свершений [сборник]

Я, успокоенный, решаю перед сном глянуть газетку. Тем более там Светкин репортаж. «Когда стреляет руководство». Про сдачу норм ГТО из мелкашки среди итээровцев. Я шуршу газетой, и Целоватов возьми да проснись.

Он смотрит на меня, на газету и говорит:

— Вот, вот! Прочел, да?! Опять гады зашевелились!.. Да-а!!! Сегодня что?! Среда?! Ах ты ж! В пятницу — заседание Совета безопасности! — Очень озабоченно он это говорит. Без него, конечно, Совету безопасности ни за что не собраться! Это сразу видно. И он покачивает головой, как будто ферзя зевнул: — Ничего! Им, гадам, в Совете безопасности врежут!

И еще он вспоминает, что раньше гады пикнуть боялись, а теперь нахватались всякой техники и выпендриваются! Век-то какой! Технократический! Обцивилизировались! Даже эти исчезатели с татуировкой. Ну, он, Целоватов, рассказывал. Раньше ведь, чтобы только одного растатуировать, часа четыре требовалось. А теперь у них конвейер. На доске заказанный орнамент делают, потом по контуру гвозди вбивают^ чтобы с другой стороны вылезли. Валик в краску — и по гвоздям. К плечу или там к животу или еще куда доску с гвоздями приставляют, сверху пристукнут — и готово. А потом, знаешь, такое на пресс-конференции заявляют…

Я киваю головой и дремлю себе потихоньку. Потому что сто раз слышал. И про то, какую Целоватов сырую рыбу ел в Японии, и какие большие клопы в Ла Скала. И как он в игорный дом зашел из любопытства, а там все во фраках, смокингах, цилиндрах. Но играют не в карты или там в рулетку. А в наш пристеночек, чику-буку, самовар. В лянгу еще. Это когда штуку такую, на бадминтоновый волан похожую, ногой подкидывают — кто больше.

Но Целоватов перестает рассказывать про тлетворный Запад. И говорит, что моя жена-Света ему звонила, все пыталась выпытать про какую-то Луну и кассы железнодорожные.

Я понимаю, что все это преамбула. Понимаю, что Целоватов будет выпытывать у меня про какую-то Луну и про кассы железнодорожные. Я, конечно, засыпаю тут же. И разбудить меня, ну, никак невозможно! Одно только средство есть. И средство появляется. Трюльник! Он возникает тоже через форточку, видит у меня на коленях гантели, издает баскервильный вой. Трюльник делает два прыжка: один — ко мне, второй — от меня. И от меня уже не порожняком, а с гантелями в зубах. Я еще успеваю удивиться, как обе гантели в его пасти поместились. И воздушным шариком несусь вверх, под потолок. А оттуда уже другим шариком, который на резинке, — к полу. И опять вверх. И снова вниз. И наконец замираю где-то посередине. Трюльник роняет гантели на ногу Целоватову и, заметив во мне новое качество, прыгает, пытается по мне вскарабкаться. И сначала сдирает с меня один носок. И вцепляется в мой свитер сзади. И я плавно опускаюсь. Ведь Трюльник увесистый.

Целоватов кричит: «Ой, нога моя, нога!» Но я вижу, что ему больно, но не очень. Он просто, пока лелеет свою многострадальную ногу, обдумывает, как бы ему не выглядеть идиотом. И хотя полным идиотом выгляжу я — с Трюльником на спине и в одном носке, — но у Целоватова тоже срабатывает рефлекс неприятия глупых положений. И он ищет выход. Ведь всю заграницу облазил, каратэ занимается — а тут Ашибаев вдруг летать начинает. И Целоватов находит выход. Довольно логичный с точки зрения его зарубежного опыта. Целоватов говорит:

— Один вот тоже в Бомбее летал. На рынке. За деньги. Только он еще виражи умел и мертвую петлю.

Я говорю, что умею и виражи, и мертвую петлю. И он продолжает, что всегда верил в нашу науку. И еще тогда в Бомбее подумал, до чего неэкономно, неразумно те на рынке левитацию используют. И еще тогда подумал, что если бы нам такое, то мы бы такое!.. И он, Целоватов, рад за меня, что мне первому поручили. И про суть поручения он, Целоватов, не спрашивает. Понимает, как это серьезно. Я сразу развеиваю его надежды на мою откровенность и подтверждаю, что да, он правильно понимает. И это очень серьезно.

Целоватов обижается, но делает вид, что не обижается. Он предлагает свою консультацию и долго мне рассказывает, что если сзади накинутся, то надо делать то-то и то-то. А если исчезатель нападет, то надо ребром ладони вот сюда, а потом дать два предупредительных выстрела в голову.

И меня снова клонит в сон. Говорю, что знаю. Нас обучали.

Целоватов конспиративным голосом говорит:

— В железнодорожных кассах?

И когда я не сразу соображаю и удивляюсь, он сразу переходит на отеческий тон:

— Ладно, ладно!.. Операция «Луна», значит?..

Я говорю, что вот-вот. Именно. Операция «Луна». И мне перед операцией надо хорошо отдохнуть. Целоватов снова все понимает. Качает своей лысой головой. И еще пытается сбагрить мне Трюльника. Насовсем. Трюльник мне будет просто необходим. Ведь на реакционеров натаскан. Я говорю, что Трюльника не возьму. Как же Целоватов тут без него будет. И стряхиваю Трюльника на колени хозяину, залетаю на антресоли, где Целоватов матрасы хранит для гостей. Зарываюсь в них и засыпаю, бормоча, что еще завтра поговорим. Мол, перед поручением дали день для прощания с родными и близкими. Целоватов умиляется, что я его причислил к лику родных и близких. И я еще несколько предсонных минут слушаю про козни, происки, нестабильность, исчезателей, беготню по потолку…