Джордж Энгланд - Незанятый мир

Река, текущая к морю так спокойно, как если бы смерть, боль и разрушение и все мрачные события нынешней ночи и минувших столетий не существовали, наполнила их утомленные души и тела желанным покоем. Медленно, осторожно плескали ее воды о лесистый берег, откуда давно пропали все причалы и корабли, став частью природы. Пляшущие на водной ряби штрихи лунного света напоминали о красоте, жизни, надежде, любви.

Хотя эту соленую воду нельзя было пить, путники омыли в ней лица и руки и почувствовали себя много лучше. Затем некоторое время в молчании они следовали берегом на север, прочь от сердца мертвого города. А месяц поднимался все выше и выше, и великие мысли стали зарождаться в сознании. Освежающий ночной ветерок, явившийся с безмерных просторов соленого моря, отныне лишенного судов, охладил их разгоряченные лица и умерил горячность души. Там, где мрачные руины Великой Гробницы гляделись в реку, они наткнулись на странное и грубое подобие лодки. Затем на другое, третье. Целая флотилия была пришвартована плетенными из травы канатами к деревьям вдоль берега.

— Это, конечно же, каноэ тех, кто явился с севера, тех, кто бился с синюшной оравой ночью накануне того, как ввязались мы. Они потерпели поражение в бою, и их пожрали, — сказал Стерн. И опытным глазом, мудрый и спокойный, несмотря на боль в раненой руке, он осмотрел три или четыре лодки, насколько это позволял лунный свет. Они с Беатрис легко пришли к согласию, которой воспользоваться.

— Да, это кажется наиболее годным, — рассудил инженер, указывая на челнок вроде банка, что были в ходу на Филиппинах, футов шестнадцати длиной, вырубленный, выскобленный и выжженный из цельного бревна.

Он помог Беатрис сесть, затем отдал швартовы. На дне лежало шесть гребков самой жалкой и неумелой работы. Без признаков каких-либо украшений. А самые примитивные племена человеческой эры непременно пытались хоть как-то выразить себя эстетически во всем, что ни делали.

Беатрис взяла один из гребков.

— Куда? Вверх по течению? — спросила она. — Нет, нет, даже не пытайся действовать этой рукой.

— Зачем вообще грести? — спросил Стерн. — Видишь? — И указал туда, где лежала вдоль борта неустановленная короткая кривая мачта. К ней был примотан парус из сыромятных шкур, неумело соединенных ремнями, тяжелый, но все же годный для своей задачи. Стерн рассмеялся.

— Опять назад, к кораклу [21] Коракл — небольшая легкая традиционная лодка, используемая в основном на реках Уэльса, но также местами на территории Западной и Юго-Западной Англии. , — заметил он. — Назад, к эпохе Цезаря и дальше. — И он приподнял конец мачты. — Вот оно, «севиа пеллис про веллис», шкуры вместо парусов, как когда-то давным-давно. Только еще давнее. Неважно. Пошла!

Вдвоем они установили мачту и развернули парус. Инженер занял место на корме с гребком в левой руке. Погрузил его в воду. Рябь, поблескивая, заскользила прочь.

— А теперь, — произнес он тоном, не терпящим возражений, — а теперь ты завернешься в свою шкуру тигра и уснешь. Это работа для меня.

Парус поймал дыхание ветра. Суденышко медленно двинулось вперед, за его кормой потянулись в лунном свете разбегающиеся линии серебра. И Беатрис, полная неколебимого доверия к своему спутнику, надежды и любви к нему, легла и уснула, предоставив ему, раненому, править, охранять ее и беречь. А над ними звезды, краса и гордость летнего неба, молча несли дозор.

Забрезжила заря, точно вспыхнуло золотое с алым пламя, когда люди высадились в укромной бухточке у западного берега. Хотя лес и стоял здесь нетронутый, куда ни взгляни, он не занял склон, поднимавшийся от галечного пляжа. И через буйные заросли того, что было некогда прекрасным плодовым садом, они увидели белые стены, поросшие неистовым обилием диких роз, глициний и водосбора.

— Здесь когда-то в стародавние времена была загородная усадьба Гаррисона Ван Амбурга, с большим бетонным бунгало и прочими строениями. Помнишь такого миллионера? Он занимался пшеницей и выстроил это жилище на веки вечные из материала, над которым не властно время. Все здесь принадлежало ему. А теперь это наше. Наш дом.

Вдвоем они стояли на отлогом пляже, на который набегали волны. Где-то позади них в лесу чисто и нежно, как ей и положено, пела малиновка. Стерн втащил грубое судно на сушу. Затем, глубоко вздохнув, оборотился лицом к восходу.

— Я и ты, Беатрис, — произнес он и взял ее руку. — Просто я и ты.

— И любовь, — прошептала она.