Джордж Энгланд - Незанятый мир

После удара по голове у него развился бред, и реальность доходила до него какими-то обрывками впечатлений. Но с тех пор как Стерн пришел в себя в здании, он все воспринимал отчетливо. Он знал, что синие, временно напуганные его внезапным прорывом, дали ему время взобраться наверх с Беатрис на плече, прежде чем решились сунуться хотя бы в аркаду в поисках добычи. Он помнил, что копье в скором времени пропало. Не иначе как он сломал его, а конец выдернул. Кровь, как он помнил, текла свободно, когда он нес Беатрис до первой площадки, где к ней отчасти вернулось сознание. Далее он содрогнулся, вспомнив разведчиков оравы, по-обезьяньи ловко и осторожно пробиравшихся среди руин, принюхиваясь к кровавому следу. Они стремительно перемещались на четвереньках, раскачиваясь, как шимпанзе, взбираясь стаей вверх. Он уходил от них с этажа на этаж. Беатрис, теперь способная идти, помогала ему скатывать вниз камни и куски балюстрад, выворачивать плохо держащиеся ступени и метать обломки; блокировать проход, выводя из строя преследователей, но видя, как их сменяют все новые, они добрались до площадки, где с помощью карабинного дула, задействованного как рычаг, смогли опрокинуть вниз целую стену. Это привело к тишине. Хотя бы на время преследование прекратилось. Когда стена слетела в лестничный пролет, подняв тучи пыли, Стерн понял по воплям и стонам, что кое-кто из врагов погиб под стеной, сколько именно, он не мог сказать. Двадцать, а то и сорок особей, как он надеялся. И в любом случае страх на время поразил остальных. Ибо атака не возобновилась. Снаружи в лесу не наблюдалось ни признака синих. Ни звука. Насыщенное мрачной тревогой безмолвие упало, как занавес. Даже птицы, оправившись от испуга, запрыгали и зачирикали, обсуждая домашние дела. Инженер, словно обретя дар ясновидения, понимал, что передышка продлится до ночи. То есть им дадут спокойно отдохнуть. Но как только стемнеет, начнется нечто. «Если бы они только показались», — думал он. Налитые свинцом веки медленно падали на усталые глаза, сказывалась слабость от изнурения и кровопотери. Даже иссушающая горло жажда, превратившаяся в пытку, не смогла удержать его мысли от блуждания. «Если бы они вновь пошли на приступ, я мог бы посчитаться с ними с помощью… свинца… да о чем я думаю? Я ведь не брежу?» На миг он опять привел себя в чувство, резко и властно, к полному осознанию реальности. Но опять нахлынула дремота. «У нас есть оружие. И боеприпасы, — думал он. — Мы можем высматривать их. В окна. Высматривать… высматривать…» И уснул. Так, как часто спят раненые солдаты, видя тревожные сны в преддверии боя, который может обернуться для них смертью, вечным покоем без сновидений. Он уснул. И Беатрис, осторожно положив его разбитую голову на груду мехов, склонилась над ним с беспредельным состраданием. Долгую минуту, едва дыша, она наблюдала за ним. Ее дыхание участилось. Странный новый свет загорелся в ее глазах. «Только из-за меня эти раны, — медленно прошептала она. — Только из-за меня». Взяв его голову обеими ладонями, она поцеловала его, ничего не почувствовавшего. Дважды поцеловала. А потом и в третий раз. После чего поднялась.

Быстро, как если бы у нее имелся верный план, она отобрала из их утвари большой медный чайник, тот, который Стерн принес неделю назад из маленькой лавки на Бродвее. А еще длинную веревку из сыромятной кожи, сплетенную Стерном в их долгие совместные вечера. И крепко привязала ее конец к дужке чайника. Тщательно осмотрела револьверы, полностью их перезарядив. Один положила близ спящего. Другой убрала на свою мягкую теплую грудь, где плотно стянувшая тело шкура тигра удерживала его, чтобы в любой момент можно было легко выхватить. Затем Беатрис бесшумно прошла к двери в коридор. Оттуда, задержавшись на секунду, оглянулась на раненого. Слезы застили ей глаза. Слезы радости. «А теперь ради тебя я сделаю все, — прошептала она. — Все на свете. О, Аллан, если бы ты только знал. Ну что же, прощай». И она его покинула.

В тиши комнаты их дома, который они соорудили для себя посреди хаоса и руин, лихорадящий больной лежал молча и неподвижно, и его учащенный пульс отдавался в горле. Снаружи в лесу, очень далеко и очень слабо, опять приглушенно забил барабан. И медленные тени, удлиняясь наискось через пол, сообщили, что день клонится к вечеру.

Инженер пробудился внезапно и обнаружил, что дневной свет угас и воцарились сумерки, погрузив все помещение в полутьму. Он пришел в смятение и готов был заговорить, но благоразумие его от этого удержало. С мгновение он не мог вспомнить, что, собственно, случилось и где он, но над ним уже нависло могучее ощущение таящегося рядом зла и грозной опасности. Оно побуждало его не нарушать тишины. Не кричать. Исступленная жажда ускорила возвращение памяти. И вот он вспомнил все. По-прежнему слабый и разбитый, но отдохнувший благодаря сну, он сделал несколько шагов к двери. Где Беатрис? Он один? Что бы это значило?