Игорь Дубов - Куси, Савка, куси!

Свирь взглянул на Наталью, и вдруг, словно стрела в горло, в него ворвались ритмы будущего, стремительными смерчами свивающие нервы в тугую звенящую нить, перехватывающие дыхание восторгом нескончаемого полета. Брошенная из болотистой ряски патриархального сна в клокочущий котел космической суперцивилизации, Наталья, конечно, могла и не вписаться в крутые виражи этого беспокойного и прекрасного мира. В любом случае привыкнуть к нему ей будет непросто. Но главное сейчас все же заключалось в другом. Она будет жить. И это оправдывало его с любой точки зрения.

– Тут он, тут, окаянной, – услышал он за дверью голос Акулины. – Ево чуланчик-то.

Наталья, молитвенно стиснув у груди сплетенные кисти и часто моргая, истово и бессвязно бормотала что-то, запрокинув голову к иконе. И завораживал, не давая оторваться, затягивал, словно в омут, предсмертный ужас, гибельной красотой проступивший на ее отрешенном и помертвевшем лице. Только сейчас Свирю было не до сантиментов.

– Перестань! – рявкнул он, хватая ее под мышки и вздергивая с коленей. – Наряжайся!

– Открывай, твою душу! – страшным голосом закричал за дверью Бакай.

Наталья секунду смотрела недоуменно, потом взгляд ее стал осмысленным, налился угрозой.

– Т-ты! – выговорила она, и Свирь не узнал ее голоса. – Холоп! Как ты смеешь?! Я прикажу, и тебя, вора, тотчас…

Не разворачиваясь, Свирь коротко и зло хлестнул ее по лицу.

«Изобью! – остервенело подумал он. – Хоть бы сознание потеряла!»

Но ожидать этого от Натальи не приходилось. И пока он, заломив ей руку, неловко обдирал с нее колющийся пуговицами сарафан и рвал в клочья сорочку, она вырывалась, лягаясь и царапаясь, скрежеща зубами, ослепнув от ненависти. На какое-то мгновение он случайно выпустил ее и замер.

Она стояла нагая, даже не закрываясь руками, – невероятная, сказочная, несбыточный сон, девушка, о которой страшно было мечтать. Не способная сейчас слушать и понимать, она страстно желала только одного: дотянуться до Свиря, впиться в него – в лицо ногтями, в горло зубами, раздирая щеки, выдавливая глаза, выгрызая кадык. Она тяжело дышала, и он понял, что через секунду Наталья бросится на него.

И уже змеилось в воздухе прозрачное окно справа от темпоратора, и рассыпались в прах на далеких церквах и башнях уничтожаемые Малышом камеры, и Бакай с подручными озверело ломились в дверь, расплескивая воду из кадки, а Свирь стоял, как зачарованный, и сил у него совсем не было.

Положение спасла Наталья. Она все-таки рванулась к нему, и автоматически пропустив и перехватив ее, и ощутив прикосновение бархатистой кожи зажатого им предплечья, Свирь наконец очнулся, и тогда резко, больше уже не щадя ее, прошелся свободной рукой по нервным центрам, парализуя конечности, а потом, опустив на пол обмякшее тело, стал быстро натягивать на него комбинезон.

Наталья постепенно приходила в себя.

– Савка!!! – сказала она, еще задыхаясь. И через секунду тоном ниже: – Савка! – И потом: – Что ты делаешь?!

Дверь уже рубили топорами, и Свирь понимал, что кадка с доской долго не выдержат. Но темпоратор издал мелодичный звон, означавший, что коридор готов. И только теперь Свирь сообразил, что он еще не одет.

Он сорвал колпак, торопливо вывернулся из кафтана, рывком стащил через голову затрещавшую рубаху, сорвал, обрывая тесемки, исподнее. Отпавший по сигналу Малыша горб глухо стукнулся об пол и откатился к Наталье. Она была в комбинезоне, и это сбило Свиря.

– Защелкнись! – бросил он ей через плечо. – Сключи фон!

Он вслепую регулировал склеивающиеся с негромким чмоканьем браслеты, напряженно глядя на шатающуюся под ударами дверь. Наталья сидела, не двигаясь.

– Что же ты сидишь! – закричал Свирь. – Дай резонанс!

И опомнился.. Наталья оглядывала себя странно округлившимися глазами. Потом она перевела взгляд на Свиря, и он увидел, как пробился сквозь ее медленно светлеющие зрачки первый доверчивый лучик. Словно только что прозрев, Наталья рассматривала его лицо, насквозь прожигая Свиря сиянием бирюзового огня.

– Ты… – сказала она. – Я…

Свирь понял, что происходит в ее голове. Пралогическое мышление, не разделявшее сказку и быль, могло примириться со Змеем Горынычем, лежащим на Ивановской площади, говорящей щукой, проживающей за домом в колодце, и добрым молодцем в облике ужасного медведя. Теперь колдовство вдруг рассеялось, и мерзкий горбун обернулся прекрасным витязем.

– Ладно, ладно, – пробормотал он. – Там разберемся…