Игорь Дубов - Куси, Савка, куси!

Здесь, на истоптанном и заплеванном, ничем не отличающемся от других, невзрачном пятачке земли, молча стояли, глядя друг на друга, пробившиеся ради этого мига сквозь непостижимые бездны пространства и времени, заставившие себя дойти, доползти, дотянуться до этого пятачка, чтобы здесь, наконец, сцепить пальцы своих цивилизаций, слепой звездолетчик с поводырем в рваном сермяжном рубище и нескладный горбатый сантер, машинально одергивающий полы шутовского малиново-лазоревою кафтана. Они вынесли все и теперь стояли рядом, чувствуя, как медленно уходит напряжение последних минут – минут, потребовавших от них всей отваги, накопленной за долгие годы схватки с неведомым.

Звонили к вечерне. Не чувствуя своего тела, напоенный мощным, ликующим благовестом тысяч колоколов, Свирь медленно плыл в теплом обволакивающем воздухе. Сквозь фантастический хоровод лиц, домов и деревьев. Сквозь сияющее сплетенье пятен, вспышек и теней. Сквозь прошлое и будущее, слившееся здесь, в застывшем и побежденном времени. Он нашел! Он все-таки сумел выполнить то, чего с таким нетерпением ждало все многомиллиардное человечество. Он – нашел!

«Вот и все, – думал он. – И завтра домой. Завтра я буду дома. Завтра…»

Он на секунду закрыл глаза. Что-то лишнее было в этом радостном «завтра», отдавало неожиданной горечью. Свирь поморщился.

«Дом, – сказал он себе. – Вот в чем дело. Где он есть, твой дом? В бунгало на атолле, где пришлось жить последний месяц? Или в мертвом коттедже матери под Смоленском? А может, в неприкаянной каюте одуревшей от тоски программистки на очередной перевалочной базе?»

– Тебе не нужен дом, – сказала тогда Ията. Она очень старалась выглядеть доброжелательной. Может быть, именно поэтому у нее ничего не получалось. – Ты – волк. Волк-одиночка. Тебе вообще никто не нужен.

– Я большой добрый волк, – сказал Свирь. – Очень-очень добрый. Санитар леса.

Это был их последний разговор. Зачем-то он понадобился ей. Собственно говоря, обсуждать было нечего. Свирь даже не удивился, когда понял, что она приняла решение. Так было всегда. Для того, чтобы тебя любили, надо разлучаться время от времени, а не время от времени быть рядом. Тем более, когда каждому ясно, что ты сам выдумал эти астральные силы, которые заставляют тебя жить так, – а в природе их нет. Такое не может продолжаться долго. Он знал это, и всегда старался уйти первым. А здесь не успел.

И вот теперь она сидела напротив, напряженно прямая, словно несущая в себе взрыв, далекая и злая, ненавидящая в нем свою любовь. И оттого, что она злилась, она говорила очень спокойно и холодно. Как забивала гвозди.

– Ты очень гордишься собой, – сказала она. – Ну, как же! Петь на ветру! Не щурясь смотреть на солнце! Жить не как все! Но живешь ты по-волчьи. И умрешь по-волчьи.

Этого ей говорить не следовало. Впрочем, она не знала, к чему он готовится. А даже если бы и знала, ничего не менялось. Она была права. За все надо платить. А за право жить так, как жил он, надо брать самую дорогую плату. Свобода всегда стоит дорого. Даже если это свобода умереть по-волчьи. Только сейчас думать о том, что было, ни к чему.

«Не думай об этом, и все тут, – сказал он себе. – Ты жил, как умел. В конце концов, этого требовала твоя работа. И об Ияте ты вспоминаешь не потому, что она была лучше всех, а потому что она сделала тебе больно. Прекрати! Все это было в другой жизни. Она начнется завтра. А сегодня – ты победил. Сегодня – твой день. И скоро конец. Главное, что скоро конец. Не через полгода и даже не через месяц, а завтра. И ты жив. Ты жив, и все кончилось. И сегодня самый лучший день в твоей жизни. Пусть ты смертельно устал, но такого дня у тебя еще не было…»

Вернувшись домой и связавшись с Летучими, чтобы убедиться, что им разрешен переход, он теперь отдыхал, лежа на лавке, тщательно анализируя вместе с Малышом завтрашний день.

Мы встречаемся в четыре двадцать по единому, а как будет развиваться гиль?

Листы развесят еще ночью, но до двух тридцати по единому все будет спокойно. Народ начнет скапливаться у листа на Сретенке только через час после рассвета. А в Коломенское первая волна отправится около пяти по единому.

А когда начнут осаждать дом?

В пять двадцать. А загорится он в шесть тридцать.

Ну, нас здесь уже не будет. Давай-ка еще раз прокрутим все комнаты на момент встречи. Или даже лучше прямо с утра, с трех по единому.

Он сознательно не давал себе отдыха. Расслабься он на миг, и всплывет в памяти пена прибоя, мать, смеющаяся Ията или что-нибудь еще, а больше всего он боялся, что возбужденный мозг начнет торжествующе рисовать сцены восторженной встречи: цветы и улыбки, расспросы и поздравления, объятия и поцелуи.