Римма Кошурникова - Тропы «Уральского следопыта»

К сожалению, участники общества не оставили описания самой лампы. Упоминание о ней как о висевшей в зале дома Всеволожских заимствовано из прошения первого председателя общества Я. Н. Толстого на имя Николая I от 17 октября 1826 года. В нем Толстой писал: «…Оно (общество) получило название «Зеленой лампы» по причине лампы сего цвета, висевшей в зале, где собирались члены».

Ниже автор прошения указывал: «Причем составлены также кольца, на коих вырезаны были лампы; члены обязаны были иметь по кольцу».

Изображение лампы, выгравированное на кольцах членов общества, сохранилось. Его мы можем видеть как оттиск на сургучной печати на письме А. С. Пушкина к П. Б. Мансурову от 27 октября 1819 года, а также на титульном листе сборника стихов Я. Н. Толстого «Мое праздное время», изданном два года спустя. Здесь лампа изображена в форме античного светильника. Если вспомнить о ряде условностей с тайнами и клятвами, связанных с пребыванием в обществе, а также о разнообразии юношеских затей, которыми подчас кончались заседания общества, то можно полагать, что собрания единомышленников происходили именно при античном светильнике, а не при обычной лампе. Подобное же представление можно вынести и из стихотворного послания Пушкина Я. Н. Толстому, в котором поэт писал:

Лампу-светильник затейливой формы проще всего можно было изготовить отливкой из «зеленой» меди, откуда она и могла в семье Всеволожских именоваться как «зеленая лампа».

Кто ныне скажет, не было ли изделие уральских умельцев тем чудесным светильником, при котором велось столь много пылких бесед.

Ну что ж, раз хотите, могу рассказать эту историю.

Было мне в ту пору лет пятнадцать, и служил я рассылкой при укоме партии, как сын красного партизана. Отец у меня сильно геройский был. Он и в германскую воевал, а как началась гражданская, ушел к Ефиму Мамонтову в партизанский отряд. Вместе с ним и город наш брал. Дома месяца не прожил, опять в поход собрался. Мать ему:

— Еще не навоевался… Мало тебе трех ранений да голодовки в Касмалинском бору?

А он в ответ:

— Пока с последним гадом не разделаюсь, жена мне — винтовка.

Убили его в боях под Перекопом.

А история моя случилась весной 1920 года, в первые месяцы Советской власти. В то время много разного люда появилось в нашем городе. Были тут и питерские рабочие, и беженцы с Волги, с Оренбургской губернии. Сначала с флагами ходили, песни пели, а потом пошли трудности. Главная была в том, что жили мы на самом краю. Наш Усть-Каменогорск — возле границы. А за границу, как Колчака разгромили, перебрались его недобитки — и черные гусары Анненкова, и карательные отряды, и корпус генерала Бакича. Какой там только сволочи не было! Да тут еще обнаружились внутренние банды Кайгородова, Плотникова, Рогова. У тех свой лозунг был: «За Советы без коммунистов!» Вон оно как!

Конечно, коммунисты в первых рядах шли, первыми и грудь подставляли под вражескую пулю. В ту пору секретарем у нас работал товарищ с Урала. Он у нас в уезде и Советскую власть устанавливал, и первую советскую газету основал. Человек уже в летах, из себя плотный такой, лобастый и большебородый. За бороду его звали «дедом», так что-то вроде партийной клички. Он и в Сибирь-то попал по партийному заданию.

Говорил тихо, но внушительно. Конечно, трудно ему приходилось в те беспокойные времена.

Бывало, спросишь:

— Когда же вы отдыхаете, товарищ секретарь?

А он усмехнется в бороду и скажет:

— Время не пришло для отдыха, Митьша.

Он меня Митьшей звал, как у них на Урале по заводскому обычаю полагается. Да, не до отдыха тут, когда чуть не каждую ночь стрельба на улицах. Как стемнеет, так винтовку на плечо, и отправляйся на ночное дежурство. Дед сам показывал пример, ходил в очередь патрулем, как все.

Военному делу обучал нас начальник нашей уездной чека, фамилию запамятовал, человек пронзительный и беспокойный. Только что вышел из тифозного госпиталя, с палочкой ходил, а старался до крайности. Как будто сорочьи яйца ел, про всех все знал.